Курортная зона

Нас сожрет здоровый жук —

Прямо сразу двух!

Никогда он не ворчал,

Не кричал,

Не рычал.

Только челюстью стучал —

Громко плакать запрещал!

Покормили мы жука,

Толстяка,

…лака!

Жрет он даже мужика

И электрика!

…К чему приплелся “электрик”. Ларисино сознание не уяснило. Видимо, рифмы ради. Но зато после песенки к Ларисе пришла здравая мысль перед лицом щелкающей челюстями опасности:

“Живой не дамся. Раз уж так все вышло — у меня есть имплантат. Я знаю, как и куда надо надавить себе на кожу, чтоб в кровь сразу проникла смерть. И — “прощайте, скалистые горы”! Сдохну под неизвестным именем и не выполнив своего дела. И испугавшись какого-то жука! Вот сволочь!”

Лариса швырнула в жука зеркальцем. Зеркальце разбилось об один из рогов. С этаким медно- стеклянным звоном.

— Жрать меня будешь? Хрен с тобой! — зло сказала Лариса чудовищу. — Подавишься! Изжога замучит! Le morceau puant de merde![20]

И потянулась ладонью к себе под грудь, куда была имплантирована смертоносная капсула.

И застыла, не в силах больше сделать ни одного движения.

Сразу по двум причинам.

Первая: никакого имплантата у Ларисы в теле больше не было. И мелась только едва ощути мая пальцем царапинка, мгновенно лишившая Ларису упования на собственное могущество и взрывоопасность. Вынули из гранаты запал, отломили у стрелы наконечник, и прошло это как-то чересчур незаметно. Только… Какое же она теперь оружие? Какая из нее носительница смерти (знание боевых мозголомных искусств не в счет)?

Но это все мелочи по сравнению со второй причиной .

Вторая причина вышла (точнее, вышли ) из душевой комнаты. И хотя пришедшие выглядели как вполне респектабельные мужчины (в одном Лариса опознала князя Жупаева, в другом — барона Людвига фон Вымпеля, недавно приехавших гостей), женщину опять пронизал страх, безотчетный и бесконтрольный. Даже насильника медведя-жука Лариса так не боялась, как этих двух прилично одетых и деликатно старающихся не смотреть на ее наготу джентльменов.

Князь и барон бесстрашно подошли к жукообразному чудищу и, не церемонясь, застучали кулаками по его коряво-шипастому экзоскелету.

— Немедленно прекратите это безобразие, Ежинский! — требовал при этом князь Жупаев.

— Дер фюрст Ежински, ви есть опять нарушайль наш правиль! Это недопустимо есть нихт! Развратным похотливей — вот ви есть кто! Честь клясться мной! Nein, я есть клясться честью в том! — горячился фон Вымпель. — Незам-медлитьельно позволяйт себе вернуться в законный субстрат, доннерветтер!

— На основании параграфа три Неизменной Конвенции, — в голосе князя Жупаева зазвучал крещенский холод, — вы, господин Ежинский, обязаны немедленно, при нас как свидетелях вашего проступка принять положенный облик и проследовать за нами как нарушитель для составления отчета о вашем предосудительном поведении. В случае сопротивления..

Лариса со всевозрастающим изумлением смотрела и слушала все это. Изумление было такое, что вытеснило даже страх, а уж когда страх исчез, его место быстро заняли другие чувства:

— некоторой стыдливости (“Я же совсем голая стою перед ними! Надо хоть простыней прикрыться!”);

— праведного возмущения (“Черт вас побери, я , из-за вас всех так и не выспалась!”);

— активно эксплуатирующего память раздражения (“Они сказали — Ежинский?! Князь Ежинский?! Черт, это что-то знакомое… Ну почему я сразу не могу вспомнить, с чем для меня связана эта фамилия?! Блин, что-то с памятью моей стало…”).

И еще:

“Что все это значит?”

И совсем уж дурацкая мысль:

“А что будет, если жук, то есть князь Ежинский, окажет этим господам сопротивление?”

Но, видимо, о сопротивлении и речи быть не могло. Тем более такому грозному представителю аристократии, как барон фон Вымпель. И Лариса стала свидетельницей очередного, кажется третьего по счету за эту ночь, превращения .

Страховидный жук робко сложил лопасти-крылья и явственно задрожал. Тут же его дрожание прервал грозный окрик князя Жупаева:

— Хоть сейчас ведите себя достойно, нечестивей! Обретайте облик согласно принятым правилам! Нечего тут хитином трясти и жужжать, как виброзвонок!

— Именно! Gerade! — на двух языках поддакнул барон.

От такой суровости жук совсем сник, как-то съежился, смялся, на мгновение напомнив своим видом кусок истерзанного детскими ручонками пластилина, а потом перед Ларисой, Жупаевым и склочным бароном фон Вымпелем предстал совершенно нагой, худой и малосимпатичный мужчина, он же князь Ежинский. в котором Лариса опознала своего насильника-сладкоежку. Но в данный момент под скрещенными рапирами взглядов князя к барона этот насильник так дрожал, что Лариса почувствовала к нему даже нечто вроде сожаления. Микроскопических размеров.

Однако сожаление сожалением, а от трех мужчин, последовательно вторгшихся ночью в твою спальню, следует потребовать хотя бы объяснений. Что Лариса и не замедлила сделать, причем таким надменно- суровым тоном, какому позавидовала бы любая аристократка с портрета кисти Гейнсборо.

— Простите, сударыня! — отвесил изящный поклон князь Жупаев. — Наше с господином бароном беспрецедентное ночное вторжение имеет только одно объяснение: мы торопились на помощь.

— Именно! — отмахнул полувоенный поклон и фон Вымпель.

Ежинский только молча вздрагивал да прикрывал свой преступный срам ладошками.

Лариса наконец-таки сошла с постели. Раздвинула дверцы встроенного шкафа, сбросила к ногам простыню (джентльмены деликатно опустили очи долу а Ежинский все равно пялился, скотина такая!) и облачилась в простенькое, без намека не сексапильность (хватит! Сексом сыта по самое либидо!) полушерстяное, свободного кроя платье цвета топленого масла. В этом платьице Лариса всегда чувствовала себя спокойней, уверенней и даже интеллектуальней.

Она грациозно села на пуф у комода и остроумно поинтересовалась у джентльменов:

— Кому именно , господа, вы намеревались помочь?

Ежинский, кажется, хихикнул, а джентльмены преисполнились справедливого негодования:

— Конечно же вам, сударыня!

— Вот как!

— Es wird verstanden! Разумеется! Ми имейль догадство… verzeihen Sie [21], догадка, что в вашем жилище имеет место die Gewalt! Насилие! Это не есть достойно и правильно!

— Дело в том, сударыня, — вежливо начал князь Жупаев, — что мы все, всё наше общество, в некотором роде прекрасно знаем друг друга. Привычки, повадки, достоинства. А также и дурные наклонности! Посему мы с бароном, как избранные всем Обществом Большой Охоты блюстители нравственности, почитали своим долгом почти постоянно следить за поведением князя Ежинского…

— Ха! — Ежинский уже хохотнул в открытую.

— Ибо monsieur Ежинский всегда и во всех своих обличьях отличался дурными страстями, распущенностью нрава, неистовым сладострастием и стремлением овладеть первой же понравившейся ему женщиной! Причем совершенно не интересуясь ее желанием на этот счет!.. Monsieur Ежинский,