кладите руки на гребаный капот и слушайте, как я буду зачитывать вам ваши гребаные права!” Вот так примерно. Северный ветер ожесточенно старался выцарапать из Ларисиного тела последние остатки тепла, дождь, тут же превратившийся в ледяную, осколочной остроты, крупку, сек лицо и, казалось, способен был даже пробить плотную кожу тяжелой походной куртки, которую профессиональная отравительница не поленилась надеть (и теперь ничуть не жалела об этом). С джинсами и сапогами дело обстояло хуже, потому что первые промокли уже за те минуты, что Лариса потратила на дорогу от своего жилья до “тринадцатого фонтана”, а вторые… Вторые вообще были на каблуках. Высоких каблуках- шпильках. И если Ларисе действительно предстоит вояж в подземный ход, а потом — в развалины церкви, то пусть кто-нибудь там, наверху, сделает так, чтоб она не переломала себе ноги. Ведь, говорят, наверху дураков любят и берегут. А сейчас среди этого ветра и бьющего по щекам льда Лариса чувствовала себя стопроцентной и беспримесной дурой. Ведь наверняка этот морфер ее просто кинул. Или подставил. Для собственного морферовского удовольствия.
По разъезжающейся под ногами грязи Лариса кое-как дошагала до стелы и обеими руками вцепилась в ее фигурную бронзовую ограду. Хорошо, что сейчас никто ее не видит — уже измученную, вымокшую и злую.
…А ведь могли бы и увидеть.
Если б по всей территории парка, как обычно, горели фонари.
Лариса слышала краем уха, что назавтра будут по полной программе эксплуатировать электрика, что какие-то проблемы то ли с проводкой, то ли с распределительным щитом, потому что электричество вырубилось и в крыле гостевых номеров… Где, кстати, был и номер восемнадцать…
Значит, не шутил морфер насчет того, что сумеет удрать и пойти с нею на эту авантюру. Иначе кому, кроме Ежинского, удалось бы так поработать со светом? Это
— Bonsoir, — услышала Лариса шепот прямо у своего правого плеча. И непроизвольно вздрогнула: этот тип опять подкрался невидимым и бесшумным!
— Какой, к черту, “добрый вечер”! — буркнула она шепотом, стараясь унять дрожь омерзения, которая непроизвольно возникала в ней всякий раз, как морфер Ежинский оказывался слишком близко. — Скорее это похоже на очень недобрую ночь!
И только теперь обернулась. Всё. Дрожь прошла. Она готова ко всему…
…Только не к такому облику Ежинского!
Он был деревом. Точнее, конечно, не деревом, а скорее кустарником по типу “барбарис купированный”. То есть ростом он не превышал Ларисы, веток было немного, листьев, в соответствии со временем года, не было вообще. А опознать в этом кусте Ежинского было проще простого: амбре. Неповторимое амбре, которое чуть не сшибло с ног Ларису в номере восемнадцать.
Лариса придирчиво оглядела “барбарис”. При этом ей в голову полезли всякие аналогии с классикой, начиная от хрестоматийных онтов Толкиена до хрестоматийной же песни Гребенщикова: “
“Твое место в дровах”, — со злостью подумала Лариса про Ежинского, но сказала другое:
— Так и будем стоять под дождем или делом займемся?
— Займемся! — потер веточками “барбарис”. — Ну-ка, отойди!
И он с грацией вязанки хвороста протиснулся в зазоры оградки. Пошуршал-пощелкал, и через полминуты часть ограды отошла в сторону, открывая ход и Ларисе.
— В темпе давай! — деревянно заорал Ежинский. — В темпе!
И тут Лариса увидела, как гранитный монолит стелы словно теряет свою прочность, незыблемость и монолитность. Растушевывается в темноте, как расплывается рисунок гуашью, если плеснуть на него водой…
Только сейчас Ларисе было не до сравнений. Морфер уцепился за нее колючими ветками и поволок в темноту:
— Скорей! Я тебе не Господь Бог — атомные структуры без учета времени перестраивать! Сейчас эта дрянь опять срастется!
Лариса буквально скатилась за кустом-Ежинским в какую-то канаву. Повернулась назад, провела рукой — пальцы коснулись незыблемого гранита. Без единого зазора и трещинки.
— И что дальше? — поинтересовалась профессиональная отравительница, стараясь приспособить глаза к окружающей ее темноте и жалея, что нет под рукой прибора ночного видения, — Ты бы фонарик взял с собой, что ли, кустарник!
— Обойдемся собственными ресурсами, — подал голос Ежинский и засветил во тьме глазами. Да так ярко, что Лариса увидела: маскировочное обличье кустарника ее подельник сменил на человекоформу, добавив при этом, правда, дополнительную пару рук. Да вот еще глаза светились, как лампочки мощностью ватт по семьдесят пять каждая. В таком свете неплохо просматривались ближайшие “окрестности”: подземный ход был прорыт в довольно сухом суглинке — стены и потолок представляли собой сплошное переплетение корней разной толщины, цвета и формы. Видимо, корни и поддерживали подземный ход в таком почти идеальном состоянии: не давали земле осыпаться или расползаться от дождей и тающего снега.
— Нечего тут пялиться, не музей! Шагай за мной — нервно велел Ежинский.
— Уже… А почему ты голый? Закаляешься?
— Юмористка, oui?
— Non. Просто интересуюсь.
— Одежда очень статична. Наращивать ее — только потеря времени и лишняя головная боль.
— А, понятно. Проще лишнюю пару рук нарастить.
— Конечно. Тем более что они пригодятся.
— Для чего?
Морфер как-то злобно хихикнул:
— Грибы собирать!
Лариса удивилась, но и впрямь через некоторое время ей показалось, что в подземном ходе пахнет грибами. Причем не так, как, допустим, пахнет грибами в осеннем лису, где этот запах смешивается с запахами усталой земли, прелой листвы, гнилых пней и пива, переработанного мочевыми пузырями вездесущих грибников… И не так, как пахнет сковородка жареных лисичек с картошкой. И уж тем более не так, как смердит химическим ароматизатором “грибной” бульонный кубик — домохозяйкина радость и отрава. Нет. Сейчас запах грибов был беспримесным, чистым и таким мощным, что пробуждал в Ларисе генетическую память потенциальных грибников всех времен. Хотя сама она ни разу даже валуя паршивого из лесу не принесла (когда судьба заносила ее в лес). Просто потому, что профессиональным убийцам некогда проводить свой досуг с корзинкой в руках, шастая по ельничкам-березничкам и хищно высматривая всякие грузди-подосиновики. Но сейчас…
Святители, как же они пахнут!
— Слушай, князь, а какие тут растут грибы? — чуть дрогнувшим голосом спросила Лариса, а в голове у нее вертелась ненормальная, совершенно не ко времени и месту мысль: грибов насобираю, для этого можно у куртки капюшон отстегнуть, вернемся — грибы Червонцевой отдам, у нее в номере плита есть и микроволновка. Пиццу сделаем… С грибами… Пожрем как люди… Одним словом, ненормальные мысли. — Что молчишь, Ежинский? Какие грибы растут, спрашиваю?!
— Какие-какие, — рассерженно и ворчливо сказа! кто-то вместо Ежинского. — Белые!
А Ежинский только вздохнул:
— Влипли.
И в свете, исходящем от княжеских очей, Лариса узрела невероятное.
Прямо перед ними из стен, из переплетений корней вылезали грибы. И действительно, были они белые от шляпки до мицелия. Но при этом на обычные белые грибы, которые в лапшу идут или, допустим, на просушку, эти товарищи никак не походили.
— Мы вам не товарищи! — хмуро отреагировав на Ларисину мысль все тот же ворчливый голосок. — А ну стоять-бояться!
