– Да, – сказал я, что, как мы оба знали, было неправдой, но слово вырвалось, прежде чем я успел его остановить. Уголок ее рта дернулся, брови опустились – мне нравится такое выражение ее лица. – Ладно, – продолжил я. – Но я волновался за тебя.
– За меня? – спросила она. – Или просто боялся, что я ввязалась в нечто такое, чего ты не одобряешь?
– Я и так уже знаю, что ты ввязалась в нечто такое, чего я не одобряю.
– Почему?
– Прежде всего потому, что это глупо. Как могут пятеро выходцев с Востока и один текла «разрушить деспотию» Империи?
– Есть и другие. Это только верхушка айсберга.
– Что такое айсберг? – спросил я.
– Ммм… Не знаю. Но ты понимаешь, о чем я.
– Да. Все дело в том, что теклам никогда даже близко не подобраться к власти. Я бы мог еще понять, если бы теклы находились у вершины Цикла, но ведь это не так. Там пребывают фениксы, а потом драконы, если мы будем еще живы, когда сменится Цикл. У текл нет никаких шансов. И во-вторых, что плохого в том, что мы имеем сейчас? Конечно, совершенным подобное положение дел не назовешь, но живем мы неплохо и ни от кого не зависим. Ты предлагаешь отказаться от нашей карьеры, от образа жизни, от всего остального. И ради чего? Чтобы кучка ничтожеств могла возомнить себя…
– Осторожнее, – сказала она. Я остановился на полуслове.
– Ладно, – сказал я. – Извини. Но я ответил на твой вопрос.
Довольно долго она молчала. Принесли наш заказ, и мы поели, не сказав друг другу ни слова. Когда мы бросили объедки Лойошу и Ротсе, Коти сказала:
– Владимир, мы ведь всегда избегали касаться слабых мест друг друга, верно?
При этих ее словах я ощутил внезапную слабость, но кивнул.
– Ладно, может быть, сейчас это и выглядит именно так, – продолжала она, – но я вовсе этого не хотела, понимаешь?
– Продолжай, – сказал я. Она покачала головой.
– В самом деле? Я хочу на этот раз закончить, чего ты обычно не даешь мне сделать. Так ты будешь слушать?
Я допил свою кляву и сделал знак официанту, чтобы тот принес еще.
– Буду, – сказал я.
– До недавнего времени, – начала она, – ты считал, что нашел себе занятие по душе, поскольку ненавидел драгейриан. Убивая их, ты как бы мстил за то, что тебе пришлось из-за них пережить в юности. Верно?
Я кивнул.
– Ладно, – продолжала она. – Несколько недель назад у тебя был разговор с Алирой.
– Да, – вздрогнув, сказал я.
– Она рассказала тебе о твоей прошлой жизни, в которой…
– Да, я знаю. Я был драгейрианином.
– И ты сказал, что почувствовал себя так, словно вся твоя жизнь оказалась ложью.
– Да.
– Почему?
– Что?
– Почему это тебя так потрясло?
– Я не…
– Не потому ли, что ты постоянно чувствовал необходимость оправдаться? Не считаешь ли ты где-то в глубине души, что убивать людей за деньги – зло?
– Не людей, – машинально сказал я. – Драгейриан.
– Людей, – повторила она. – И, как мне кажется, ты только что подтвердил мою мысль. Ты вынужден был заняться тем, чем занимаешься, так же как и я. Тебе необходимо было оправдаться перед самим собой. Ты настолько тщательно это делал, что продолжал заниматься своей «работой» даже после того, как в этом более не было необходимости, когда у тебя появилось достаточно денег и «работа» потеряла смысл. А потом все твои оправдания развалились. И теперь ты не знаешь, что делать, и вынужден задать себе вопрос – а не злодей ли ты на самом деле?
– Я не…
– Дай мне закончить. Нет, ты не злодей. Ты делал то, что вынужден был делать, чтобы обеспечить нам обоим жилье и безбедную жизнь. Но скажи мне, теперь, когда ты больше не можешь прятаться за свою ненависть к драгейрианам: что же у нас за Империя, если она заставляет таких, как ты, заниматься тем, чем ты занимаешься, лишь для того, чтобы прожить и иметь возможность спокойно ходить по улицам? Что же у нас за Империя, если она не только порождает джарегов, но и позволяет им процветать? Можешь ли ты это оправдать?
Какое-то время я обдумывал ее замечания, затем, выпив еще клявы, сказал:
– Такова жизнь. Окружай нас и умнейшие люди, ничего изменить они не смогут. Пусть даже будет другой император – все вернется на круги своя через несколько лет. Даже еще скорее, если он будет выходцем с Востока.
– Это к делу не относится, – сказала она. – Я просто хочу сказать, что тебе придется в конце концов осознать, чем именно ты занимаешься, за счет чего ты живешь и почему. Я помогу, чем могу, но это – твоя жизнь, и тебе за нее отвечать.
Я уставился в чашку с клявой, пытаясь понять смысл ее слов.
После еще одной или двух чашек я сказал:
– Ладно, но ты мне так и не сказала, где ты была.
– Я давала уроки, – ответила она.
– Уроки? Какие?
– Уроки чтения. Для группы выходцев с Востока и текл.
Я уставился на нее.
– Моя жена – учительница…
– Не надо.
– Извини. – Потом спросил: – И как долго ты этим занимаешься?
– Только что начала.
– Понятно. – Я откашлялся. – И как идут дела?
– Прекрасно.
– Понятно. – Потом у меня возникла другая, более неприятная мысль. – Почему ты только сейчас начала этим заниматься?
– Кому-то нужно было заменить Франца, – сказала она, в точности подтверждая мои опасения.
– Ясно. А ты не задумывалась над тем, что именно то, чем он занимался, кому-то могло не нравиться? И именно поэтому его и убили?
Она посмотрела прямо на меня.
– Да. – По моей спине пробежал холодок.
– И ты еще спрашиваешь…
– Я не Франц.
– Любого могут убить, Коти. Пока кто-то готов платить профессионалам – а ясно, что кто-то готов, – убить могут любого. И ты это знаешь.
– Да, – сказала она.
