14
В Москву мы вернулись, как пара цивилизованных людей — авиарейсом Луганск — Домодедово. Вообще-то, Луганск — из Донской Федерации, и границу они там держали так, что нам даже с моими документами, вырытыми в старом доте, пришлось потрудиться, найти самый заброшенный переходный пункт контроля да еще и взятку давать. Зато потом ни у кого и в мыслях не было обращать на нас внимание из-за харьковской визы. Луганск с маленьким королевством Сапегова абсолютно ничего не связывало, кроме того, что находились они на одной планете.
Разумеется, мы шли под измененными именами, а себе я еще и внешность изменил так, что вздрагивал, когда замечал незнакомую фигуру в зеркале или стеклянной витрине. Разумеется, внешность я подработал под ту, что заранее была выбрана для нового паспорта, меня ею наделили, потом я выучил ее, чтобы надевать, как скафандр, а в конце даже закрепил память легким самовнушением, чтобы не забыть. И все равно вздрагивал, уж очень неприятным был этот тип — сутулый, с обвислым, пивным брюхом, с шаркающей походкой коленками в разные стороны и презрительной, слюнявой нижней губой, выставленной вперед, как таран у древнегреческих галер.
Джин тоже не выглядел цветущим, главным образом из-за раны на ноге, но он считался по документам рабом, и все посторонние чувствовали, что свою работу ему приходится исполнять до изнурения. С таким рабством, которое я ему выбрал, проблем не было никаких, ни на одной таможне. Только однажды он, а затем и я получили по негодующему взгляду от молоденькой регистраторши из-за окошка при въезде в нашу бывшую Первопрестольную.
В Москве демонстрировать рабские отношения не принято, но по паспорту я и Джин были из Ростова, а там — совсем другое дело. Каждому, кто почитывал газетки, было известно, там уже более ста лет восемь из десяти человек считались рабами. Почему так получилось, я помнил плохо, кажется, это был первый город, где уголовники захватили полную власть и попытались внедрить единственную известную им политическую систему — зону, где есть блатари и все остальные. Разумеется, я не беру старую историю, когда к власти пришли коммунисты ленинского толка, но тогда у них была высосанная из пальца идеология и они ею успешно дурили народ, так что рабством в формальном смысле это не называлось, хотя фактически все получилось точно как в Ростове.
Таксист, который подхватил нас с Джином в аэропорту, очень удивился, что мы не назвали адреса, а стали кружить по районам с самой неблагополучной репутацией. Он уже, бедный, не чаял от нас избавиться, но на Васильевском спуске, где всегда было много машин, мы сами его отпустили и пересели в другую тачку. Чемоданы к этому времени я сбагрил в какую-то шарашку платного хранения у Горького парка, так что в глаза мы особенно не бросались. Мы уже были не туристы, только-только вышедшие из авиалайнера, а двое потертых бизнесменов, потерявшихся в Третьем Риме, и таких тут — пруд пруди.
Четвертый таксист, которого мы подхватили по зрелому размышлению на площади перед китайскими кварталами на Виденхе, там, где стоит эта стрела с фигурой первого космонавта из нержавеющей стали и о названии которых спорят уже лет двести, дотащил нас до места. Я бы еще покружил, но Джин определенно сдавал, и пора было его выручать.
Мы доехали до нашей с Валентой виллы неподалеку от Новозвенигородского монастыря уже под вечер. Монастырь был знаменит тем, что в его стенах отмаливали свои многочисленные грехи почти все сколько-нибудь заметные уголовные доны Московии. Быть принятым в Новозвенигородском значило, по их табели о рангах, что они кое-чего добились в жизни. Зато и монастырь процветал, а может быть, монахам действительно удавалось кое-какие их свары миром завершить, а не сплошь стрельбой. Ясно как день — иметь такие уголовные связи и не стать кем-то вроде посредника, тем более со стороны, практически невозможно. Так что все было правильно, а монастырь помимо богатства пользовался еще и заслуженным уважением. В его окрестностях не шалили даже тайные полиции, а их развелось в Московии немало. Поэтому я и купил эту виллу, хотя она стоила мне столько, что долги я отдал только после премии за Омское дело.
Валенты на месте не оказалось. Я нашел ключ в потайном дупле и открыл дом. Тут все было по- старому, только везде почему-то лежал слой пыли. В доме явно никто не жил уже несколько месяцев, а это значило…
Ничего это не значило, Валента вполне могла находиться в Москве. По старой традиции эта вилла считалась у нас чем-то вроде дачи, а в городе у нас имелась еще одна квартира, хотя Валента ее не любила. Да и кто бы любил дом неподалеку от Ботанического сада?
Впрочем, я не прав, Ботанический район еще не из самых плохих. Там, по крайней мере, днем довольно безопасно. В подавляющем числе мест и днем-то страшно без охраны.
Да, в хороший гадючник превратилась Москва. По официальной версии, мы не очень выпадали из общей тенденции криминализации, охватившей все крупные города мира. А по-моему, бывшая Первопрестольная сделалась невероятным нагромождением самых отвратительных трущоб в мире. Даже пара приличных районов — Кунцево и Бутово — почти непригодны для обитания. Что же говорить про остальные?
На вилле у меня было запасено все, что только могло потребоваться, в каком бы состоянии я ни дотащился до этого крова и кого бы с собой ни приволок. Первым делом, даже раньше, чем задуматься о собственном будущем, я принялся за Джина. Он уже едва держался на ногах.
Я раздел его, уложил на операционный стол, который у меня был замаскирован под автоматический биллиард, и вывел с потолка кибермедика. Машина была упрощенная, но никто и не слышал, чтобы бластер или многоствольный пулемет ставили слишком головоломные медицинские проблемы. Их две — или еще можно попробовать, или уже нет. В случае Джина, разумеется, пробовать следовало. И машина принялась за работу.
Я стоял рядом, в маске, чтобы не нарушать требуемую хирургическую чистоту, и смотрел. Тонкие, изящные, как золото скифов, инструменты высекали пораженную ткань с непостижимым совершенством. Кровотоки отгоняли кровь и сукровицу, подавали стерилизующий раствор, чтобы не допустить поражения раненой плоти кислородом воздуха. Очень острые на вид, даже страшноватые иглы накачивали моего сокамерника каким-то составом, который делал его ногу совершенно нечувствительной к боли. Кажется, он даже кайфовал. И это меня настораживало — уж не тайный ли наркоман мой полосатенький приятель?
Операция длилась минут двадцать, что для такой раны и такой техники — геологическая эпоха. Под конец умная машина вколола Джину кубов пятнадцать разных стимуляторов, среди которых, если я правильно понял показания дисплеев, главную порцию составляли агенты роста клеток и антитравматики. Джину стало легче, опухоль на глазах стала спадать, и он уснул спокойно.
Я не переволок его в спальню для гостей, где кибермедик не смог бы до него дотянуться, если потребуется, а просто вышел, принял душ, потому что странным образом покрылся тонкой пленкой пота, пока следил за операцией. Когда свежевымытый, с полотенцем вокруг чресел я вышел на кухню, чтобы глянуть, что можно сожрать, за окном начинало темнеть.
На ужин оказались только консервы, вино и сухие галеты. Я открыл себе баночку маринованного тунца, добавил белой итальянской фасоли в винном соусе, размочил галеты в столовом белом из крымской Шангирии и почувствовал себя дома. Это ощущение было настолько важным, что я даже не задумался, что теперь буду делать, каков мой следующий ход.
Но, на всякий случай, сходил в оружейную и перебрал стволы, которые у меня хранились. Оружие было в основном коллекционным, мне не хотелось брать его с собой на дело. Все же я выбрал себе кое-что, а чтобы меня не замели по-глупому за ношение оружия, выволок на свет божий настоящие документы. Это были дубликаты, первый комплект хранится где-то в сейфах моей родной Охранки, сотрудником которой я все еще являлся. В свое время, чтобы получить эти копии, мне пришлось немало потрудиться.
Разумеется, в них стояло мое настоящее имя, потому что стволик, который я прихватил, тоже любую экспертизу выведет на меня не дольше чем через пятнадцать минут. Настоящее имя некоторое время смущало, но я пока и не собирался скрываться. Может быть, зря?
15
