металлического захвата руку, сумел рывком подтянуть гоблина к себе и тут же, на противоходе сверху, как кувалдой врезал ему кулаком по переносью.
Рука была еще незакрепленной, очень тонкой, слабой. В ней еще не угасли до приемлемого уровня естественные боли перетекания, но гоблин завалился назад, как куль, даже не пискнув. Зато по камере очень отчетливо прокатился треск сломанной переносицы. Я надеялся, что хотя бы пара осколков ушла достаточно глубоко в череп, чтобы задеть мозг выродка, если у него был мозг, но особенно на это не рассчитывал. Мутанты живучи, обычного гоблина одним ударом не пристукнешь.
Потом пошла куча-мала. Кто-то пытался захватить мою руку, чтобы я не очень-то ею размахивал, кто-то понял, в чем дело, и попытался придержать левую, находящуюся еще в зажиме, ногу. Для этого даже откинули одеяло, или разорвали его, я не заметил подробностей… Это было неплохо, совсем неплохо, сейчас одеяло уже стесняло меня.
Какой-то гном под метр с кепкой попытался головой замолотить мне живот…
Вот этого делать не стоило. Я сделал правую руку еще более потной, чем раньше, она выскользнула из лап навалившегося на нее идиота, как масляная, а потом захватил карлику шею, уперся ему в лоб плечом, потому что левая рука по-прежнему не действовала, и поддался вперед. Его шея хрупнула, как веточка с чересчур крупным орехом. Одновременно у меня освободилась и левая рука, как это произошло — не знаю, может, я слишком рванулся вперед…
И все-таки это были опытные насильники и драчуны, они привыкли действовать сообща, кто-то еще раз захватил мне ногу, кто-то повис на плечах, а передо мной, на расстоянии полуметра, возник голый живот еще одного предприимчивого сексопата. Видимо, он решил, что вся эта возня вот-вот кончится и ему лучше быть в полной готовности, тогда ему и достанется раньше, чем остальным… Ему и досталось.
Я не очень долго раздумывал, пальцы левой руки у меня были уже вполне в норме, я просто сграбастал всю мошонку этого гада, каким-то не вполне понятным даже для себя образом повернулся, и весь причиндал оказался у меня в руке. Последние полоски кожи, вен и нервов я оторвал, дернув этот комок крови и слизи на себя. Предприимчивый заорал, да так, что даже мои противники на миг застыли. Потом он еще долго катался по полу, пытаясь руками удержать хлещущую кровь, безостановочно завывая. Он так и умер в сознании, не переставая скулить.
Еще одному из нападающих я просто, не мудрствуя лукаво, выколол глаза, и когда он отвалился, почему-то сразу стало легче. Должно быть потому, что освободилась и левая нога. Я смог не только подняться, но и стряхнуть с себя пропитанное разной мерзостью, разорванное в клочки одеяло.
Теперь ситуация изменилась. Я стоял, мои противники зажались в углу. Их было еще четверо, и они могли драться. Они и собирались драться, я читал это в их глазах.
Но они читали в моих глазах, что это безнадежный для них бой. Если хоть один из них остался бы в живых, он донес бы, рассказал тюремщикам, что тут произошло, а мне не хотелось, чтобы тюремные остолопы насторожились и приняли против меня дополнительные меры безопасности. Это могло осложнить возможность побега в будущем или даже вообще сделать его невозможным. Поэтому я пошел в атаку.
Я давно не дрался и орудовал с удовольствием. К тому же боеспособных было всего четверо, и они не умели даже половины того, что необходимо знать, если хочешь противостоять мне. Поэтому все кончилось очень быстро.
Подводя итоги этой потасовки, восстанавливая ее в памяти, я подсчитал, что еще одному сломал переносицу, только уже не для болевых ощущений, а наверняка ногой, так что у него половина лица оказалась вмятой чуть не до задней стенки черепа. Второму я сломал руку у плеча, а пока он пытался выдернуть и понянчить ее, убил его, замолотив сзади из-под лопатки сердце проникающими, глубинными ударами. Одному я просто свернул голову, а последнему сломал об угол кровати позвоночник у седьмого позвонка.
Потом я огляделся. Кое-кто еще был жив, и это никак меня не устраивало.
Поэтому я прошелся по всем, для верности нанося то удар по желтым точкам, которые самые отпетые хулиганы в уличных драках не решаются наносить, то хитрым приемом разрывая вены, чтобы негодяй истек кровью.
Последним был тролль, который хотел быть первым. Я подошел к нему с опаской, от удара в пах он уже должен был очухаться, на то он и громила. А он по-прежнему лежал, не двигаясь…
Рассмотрев труп как следует, я понял, в чем дело. Попытавшись закричать, он неловко вытянул язык, а свалившись на пол, прикусил его. Он истек кровью от откушенного языка или от болевого шока, вызванного этой травмой. Мне было все равно, он был мертв, и его даже не нужно было добивать.
Прогулявшись еще раз по камере, чтобы удостовериться, что все в порядке, я вымылся из общего тазика, как мог, нашел новое одеяло, привел свою кровать в приемлемый вид и спокойно, никуда особенно не торопясь, вправился в кандалы. Для моих тюремщиков я должен был оставаться единственной, не внушающей ужас подробностью во всей этой камере.
Может быть, кто-нибудь из них вздумает изнасиловать меня, думал я вяло, проваливаясь в сладкую дрему, которая иногда становилась совершенно необоримой после скоростных нагрузок. Тогда у меня появится шанс освободиться и бежать. Я даже взвесил шанс пококетничать с кем-нибудь из них… Нет, не поверят, решил я, а после всего тут происшедшего получится только хуже.
Так я и не стал разрабатывать этот план, когда они пришли. Впрочем, они все равно не дали бы мне такой возможности, потому что, увидев, что произошло, накачали меня химией и опять потащили под ментоскоп. К счастью, это были не искусные следовательские, а грубые, как чурки, тюремные ментоскописты, поэтому мне было вовсе не трудно дать им понять, что драка произошла сама собой, из-за того, что ребята не поделили, кто первым на меня заберется.
Я не знал, насколько это правдоподобно, но все сработало. Меня сунули в блок к политическим заключенным, где камеры были устроены на двоих, и, по всей видимости, несмотря на крутейший приговор, забыли, как забывают старую, ненужную одежду, брошенную под другие тряпки не первой свежести.
7
Камера все определеннее наливалась дневным, хотя и сумеречным светом. Утро приходило в ту точку земного шара, где располагалась наша тюрьма.
Неподалеку, в одной из близких двухместных камер, запела какая-то птица. В ней сидели настоящие супруги. По Брюссельской конвенции какого-то там лохматого года политическим иногда разрешали сидеть вместе даже здесь, в Харьковском централе. Чтобы не прерывать пусть слабую, но существенную возможность рождения еще одного гражданина или гражданки. Впрочем, это теперь происходило очень редко даже в тюрьмах, где, казалось бы, ничем больше и заниматься нет возможности.
Я включил свой телевизор. В такую рань он принимал только оды Сапегову. Что ж, этот негодяй сумел укрепиться и даже создал некую культовую подпорку своей власти. Это никогда не лишне, хотя и глупо — кто же верит тому, что глаголит государственный телеканал? Все ловят то, что говорят соседи… Разумеется, из тех, кто хочет разобраться, а не просто оболваниться.
Голубоглазая дикторша отменных пропорций после очередного захлеба по поводу «отца всех свободных людей нашей многострадальной земли» мельком сообщила дату. Второе апреля 2205 года, значит, в этой тюряге я сидел уже четыре месяца. И никто не торопился приводить в исполнение приговор, значит, кто-то про меня этому харьковскому придурку что-то да нашептал. Например, что приговор — одно, а исполнение — совсем другое. Ну, что же, и на том спасибо.
Конечно, париться в камере тоже не великий подарок, но это и не лишение тела. А если уж на то пошло, то я и сам мог о себе позаботиться. Вот только одна сложность — из этой тюрьмы еще никто не бежал. Пытались многие, но удача не улыбнулась ни одному, так сказать, из дерзких и решительных. Я сомневался, конечно, что за это дело брался хоть один солдат Штефана, но в целом это на статистику не влияло.
Еще одна сложность заключалась в том, что весь этот блок политических просматривался ментатом весьма значительной силы. И не по расписанию, не время от времени, а всегда. Стоило только напрячь мозговые извилины, даже не медитируя, а просто решая шахматную композицию, как тут же невесть откуда
