происходящее с любым живым объектом, даже, кажется, с иными растениями, на сотни метров вокруг. Но в относительно узком секторе и в строго заданном направлении. Сейчас она была нацелена на купол ресторанчика, и следовательно, я находился в ее мертвой зоне. А датчики кругового сканирования броневика как раз этот верхний конус, из которого я и подобрался, тоже не трогали, отчасти потому, что это было не нужно в городских условиях, а еще, чтобы не создавать наводок на тонкие приборы Самойлова.
Осмотревшись еще раз, на всякий случай я восстановил дыхание — оказалось, что последние полторы минуты я не дышал, стараясь делать свое дело и тихо, и быстро, и как бы незаметно даже для себя. Успокоившись, я вытащил из-за спины баллончик с газом. К его выходной горловинке с краном уже был припаян пластмассовый мундштук, переходящий в тонкую, почти капиллярную трубочку из реактоэтилена сантиметров в пятьдесят длиной. Другой рукой я выволок баллончик с пенорезиной, способной застывать за считаные мгновения и потому вполне удобной как быстроклеящий состав. Я напрыскал за антенной небольшую лужицу и поместил в нее свой баллон с газом. Прикинул на глаз — если антенна начала бы вращаться, баллон, кажется, должен был остаться под нижней кромкой, а значит, ни один оператор внизу, в машине, не почувствует, что наверху, на крыше, что-то не в порядке.
Убедившись, что с этим все более-менее в норме, я взял соломинку в подрагивающие от напряжения пальцы и стал пропихивать ее в дырку, сделанную в броне. В эту же дырку уползали довольно толстые по сравнению с моей трубочкой провода от рессивера антенны, идущие на аппаратуру Самойлова. О том, что в броневике имеется эта дырочка, знали человек пять, не больше, к счастью, я оказался одним из них.
Заглубив трубку на четверть, я полюбовался на свою работу. Сейчас она походила на соломинку, вставленную в очень сложный, навороченный стакан с навороченным же коктейлем. Но главного в этом коктейле еще не было. Чтобы не нервничать больше необходимого, я сделал вид, что не тороплюсь, припенил баллон с газом к броне еще и по бокам, чтобы он держался надежнее. Потом, молясь, чтобы все получилось, чтобы мою капиллярку не передавило где-нибудь, открыл кран на баллоне, надеясь, что он не засвистит.
Он не засвистел. Газ лишь стал изредка глухо пробулькиваться в баллончике под антенной, но это можно было услышать лишь в перерывах между шумом проезжающих сбоку и под нами, на нижних уровнях, машин. Я был уверен, что в броневике этот шум не улавливался. А если бы кто-то его и услышал, то не сразу догадался, что шум этот имеет к ним отношение, а если и догадается, то… В общем, я надеялся, что все будет хорошо.
Поэтому я быстро, как только мог, передвинул обтекатель антенны назад, прикрутил его на один болт, только чтобы он не болтался, если броневик тронется с места, и поднялся на колени. Ленточный трос висел надо мной, как не в меру прослабленная струна. Я вспомнил на миг, как ранним утром измерял высоту между уровнями и готовил длину троса, — надеясь, что угадаю и он не будет стеснять мои движения и в то же время ни на мгновение не коснется боковины машины, не включит ее сигнальные системы. И мне повезло, я угадал.
Я взял телескопическую ручку подъемника, вытянул ее до длины в метр, не больше, и приноровился сделать качающее движение. В чем-то эта рукоять и то, что я должен был делать, походило на работу со старинным домкратом, да устройство и было, собственно, домкратом, только поднимало меня, а не какой- нибудь памятник. Я принялся работать и вдруг обнаружил, что работаю, как в драке, со скоростью, от которой едва не свистит ветер под руками, а капроновый шнур, технологически не способный производить какие-либо звуки, ощутимо повизгивает, как плохо смазанный колодезный ворот. В общем, я вознесся наверх, к четвертому уровню эстакады, так, что иной высотный лифт мог бы мне позавидовать.
Конечно, я попытался снизить темп, когда понял, в чем дело, когда разобрал, что от напряжения и излишней концентрации внимания перешел на сверхскоростной режим восприятия и действия, но это оказалось не страшно. Механизм работал как часы, зубчатки прокатывались за каждый мой рывок чуть не на двадцать сантиметров, и в целом все получилось очень удобно — на руках подниматься по веревке было бы тяжелее.
Выбравшись на верхнюю автостраду, я попытался отыскать на запястье часы, но они находились под обрезиненным рукавом комбинезона, и я плюнул на это дело. Просто поднялся на ноги, втянул за собой трос, чтобы он не привлек внимание раньше времени, отцепил его и смотал, освободился от своего бандажа с механизмом подъема, чтобы не мешал, закинул всю амуницию в сумку, сумку — на плечо и, еще толком не отдышавшись, резво побежал по дороге.
Когда я планировал эту операцию, то сначала хотел поставить байкер прямо у того места, откуда собирался спуститься на крышу броневика. Но потом решил, что это может привлечь внимание проезжающих машин, и не стал этого делать. А кроме того, неизвестно было, сумел бы я им управлять, даже если бы до него и добрался. Ведь это удивительно, что все получилось так удачно, как получилось, а могло ведь выйти и со стрельбой, с ранами, с потерей крови, слабостью и другими пакостными осложнениями.
Нет уж, лучше подстраховаться и провернуть все старым, дедовским способом, чтобы меня с места увез тот, кто в деле не участвует. Вот я и бежал к нему, хотя мог бы и подозвать к себе по «токи-токи». Но тогда пришлось бы выходить в эфир, даже чтобы давать простой гудок или демонстрировать несущую частоту, а этого мне делать не хотелось, уж лучше я пробегу те три или три с половиной километра, на которые автострада вытянулась передо мной.
Я бежал и внутренне готовился, чтобы не пропустить взрыв. Хотя даже в шлеме ментальной защиты, замаскированном под байкерный, услышать его было не сложнее, чем иерихонские трубы. Но взрыва все не было, и оставалось только ждать… Разумеется, на бегу.
Собственно, я не знал, сколько могло пройти времени до взрыва. Дело-то, которое я затеял, было на самом деле не простым, практически непредсказуемым.
Если бы я воспользовался отравляющим газом, газоанализатор внутри броневика уже известил бы экипаж об опасности, и они натянули бы противогазы. Поэтому я сделал так, что вещество, которое вылетало из моего баллона, приклеенного под антенной, смешиваясь с воздухом, превращалось в бомбу. Вернее, во взрывчатку, и довольно сильную, а бомбой, соответственно, становился сам броневик.
Вот только запала к этой бомбе не было. Вернее, в нем была масса запалов, хотя я и не знал, какой из них сработает. То есть я просто надеялся, что кто-то внутри вдруг да закурит, или где-нибудь заискрит проводка, или кто-то хотя бы заденет подковкой ботинка стальную поверхность… Так что ожидание могло выйти долгим.
Пробежав две трети дистанции, я вдруг вспомнил, что выключил звук у своей говорилки даже на прием. Пока я ползал по броне и устраивал своим противникам всякие подлости, это было оправдано, но теперь — нет. Ведь, в отличие от меня, Климент мог и даже должен был выходить на связь, его все равно уже расшифровали — я просто не верил, что мои коллеги отправили курьера на передачу денег, не нашпиговав его десятком камер, транслирующих все в округе на специальные мониторы. И хотя я предложил своему подручному воришке появиться на встрече в маске и обширном комбинезоне, размеров на пять больше, чем был ему нужен, скорее всего, вычислить такую известную личность, как Климент, было нетрудно под любой маскировкой.
Я вывернул рычажок до предела и тотчас разобрал в правом наушнике:
— Кончил считать, все в порядке. Встаю, иду к своей машине. Тебя я попрошу — посиди тут минут двадцать… — это он курьеру, не мне, кажется.
Я невольно оглянулся в сторону прозрачных куполов, но ничего стоящего не увидел. И чтобы доказать себе, что все делаю правильно, я поднажал, благо дыхание уже стало ровным и глубоким, как у марафонца на первом десятке километров.
Итак, я бежал, а взрыва все не было. Поглядывая вниз и назад, я вдруг увидел, что на выездном пандусе от ресторана движется машина, похоже, Климент увозил деньги. А мне осталось до лестницы, у основания которой меня ждал Джин с машиной, метров двести всего-то, а взрыв все не получался, по- прежнему было тихо…
И вдруг, совсем неожиданно, грянул хлопок. Я перегнулся через ограждение, чтобы видеть автостраду под собой. Все-таки даже в этой прозрачной, весенней тьме можно было видеть на три километра. Да и фонари над проезжей частью бросали на асфальтобетон немало снопов неслепящего, мягкого света.
