него свисают на ниточках авторучки (чтобы клиенты по ошибке с собой не прихватили, объясняла мама). И за окошечками сидят обыкновенные тетеньки, и даже совсем молоденькие, вроде той, что оформляла пенсионный вклад для папы…
Но сейчас, в ее Сне, внутренности Сбербанка выглядят иначе. Из стен, словно корявые ветки, растут черные подсвечники поддерживают сотни тонких, бледно горящих свечей. Да и сами стены изменились: они из глухого, без отблеска, темного камня, наводящего на страшные мысли о смерти и тлении. Пол, тоже черный, выложен мозаикой из кусочков кроваво-красного стекла. Мозаика гласит:
«Оставь надежду, всяк сюда входящий».
Пол ощутимо дрожит. Иногда из щелей меж кусочками мозаики вырывается со свистом вонючий пар или язычок пламени. Зосе страшно на него ступить, но опять невидимая, злая сила толкает ее в спину, и девочка идет вперед, к прилавкам, которые теперь вовсе не прилавки, а нагромождения иссохших, почерневших, слежавшихся человеческих скелетов. Из этих нагромождений кое-где торчат скрюченные руки, зажимающие в пальцах черные таблички с надписями — снова чем-то кроваво-красным. Зося читает и бледнеет от ужаса: «Прием проклятых душ», «Обмен грехов», «Контроль за Сделками» и, наконец, «Оформление Договора».
Сила снова подталкивает девочку, но теперь Зося еще и слышит мертвый, шипящий голос:
— Тебе туда!
И Зося оказывается у таблички «Контроль за Сделками».
Тут же по другую сторону нагромождения из скелетов появляется жуткое существо. Зося вздрагивает: существо выглядит как свежесодранная волчья шкура, а на месте глаз у него две дырки, из которых сияет злой багровый свет.
— Пришла? — спрашивает у девочки волчья шкура.
— Да, — отвечает Зося. — Но я не хочу.
— Твоего желания никто не спрашивает. Ты здесь потому, что нарушила условия Сделки.
— Какой Сделки? — вскрикивает Зося. — Я никаких сделок не заключала! Я ничего не понимаю! Отпустите меня!
Тут волчья шкура превращается в человеческий скелет, в отличие от прочих здешних скелетов — гладкий, белоснежный и словно отполированный. На скелете пламенеет алая шелковая мантия, а глазницы плещутся холодным голубым светом. Скелет скалится:
— Не заключала? Ах какая короткая у нас память, оказывается! Ах как, оказывается, мы умеем лгать и не краснеть в тринадцать-то лет! Постыдилась бы, Зосе-нька!
— Я ничего не понимаю! — в отчаянии повторяет Зося.
— А тут и понимать нечего, — продолжает скалиться скелет. — Ты нарушила условия Сделки. Какой Сделки? А вот какой!
Скелет картинно взмахивает своей пламенеющей мантией, и Зося видит возникшее из ниоткуда, повисшее в воздухе овальное темное зеркало.
— Алле, ап! — говорит скелет.
Поверхность зеркала вспыхивает и издает мелодичный звон. И Зося видит в зеркале себя — совсем маленькую, лет пяти, сидящую перед телевизором и безотрывно глядящую на певицу в длинном академическом платье. Певицу, чей голос невероятно прекрасен, этому голосу вторит симфонический оркестр, а потом — целая буря оваций.
— Вспоминаешь? — говорит скелет теперешней Зосе. — Вспоминаешь, о чем ты тогда подумала?
— Нет, — шепчет Зося, но тут память услужливо подсказывает, а скелет произносит это вслух, так, что в здании страшного банка рокочут стены и дрожат свечи в подсвечниках:
— Я отдам душу, чтобы петь лучше ее! Лучше всех певиц на земле!
Зося дрожит, закрывает лицо руками, отворачивается, но все равно не может не видеть, как со скелетом происходит очередная метаморфоза: теперь он напоминает чудовищного дракона с рогами и глазами как огненные блюдца. Чудовище шипит:
— Я ведь пош-шел с-с-с тобой на эту С-с-сделку! Я дал тебе голо-с-с-с, чтобы ты пела лучше вс-с-с-сех певиц на земле! А теперь я хочу получить то, что при-читает-с-с-ся мне!
— Я ничего не знаю! У меня ничего нет для вас! — кричит Зося в ужасе, и тут дракон снова преображается. Теперь он выглядит простым стариком в драном и засаленном халате. Только вместо глаз у него черные дыры.
Старик зевает и говорит просто:
— Душу. Отдавай мне свою душу, Зосенька. Долг платежом красен.
— Нет! — отступает Зося. — Ни за что! Я знаю, кто ты. Ты дьявол! Но я не помню, чтобы я… заключала такую сделку! Говорила такие слова!
— Не отдашь, значит, душу? — со скучающим видом говорит дьявол.
— Нет!
— А и не надо! — Он наклоняется к самому лицу девочки и шепчет доверительно: — Знаешь, сколько у меня этих душ-то? Целый Сбербанк, замучаешься сортировать: тут убийцы, тут жулики, тут прелюбодеи, тут политические деятели, тут писатели… И прочие грешники. Так на что мне твоя бестолковая душа? Ладно. Так и быть. Иди отсюда.
Зося всхлипывает и поворачивается к выходу, делает шаг…
— Э нет, так дело не пойдет, — тут же останавливает ее старик, а чернота льется из его глаз, как чернила. — Отдай мне мое. Я тоже не хочу оставаться внакладе.
— Что? — шепотом спрашивает Зося и чувствует вдруг, как в горле у нее что-то скребется — противно и пугающе.
— Голос королевский возврати-ка мне, красавица. Был договор: одна душа — один голос. Нет души — нет и голоса. Так что лучше учись на кондитера, а не песни пой, Зося Маковцева.
Царапанье в горле все усиливается, горло буквально разрывается на части, Зося хрипит и шатается от боли. А старик стоит напротив нее и как будто кого подманивает пальцем:
— Иди, иди…
Зося безумно кричит. Из ее распахнутого в крике рта появляется нечто продолговатое и серебристое, вроде хирургического скальпеля. Только у этого «скальпеля» гибкое тельце и множество крохотных быстрых ножек. Мерзкая тварь скользит по Зосиной груди на колено, спрыгивает на пол и подползает к ногам старика.
— Вот теперь все, — говорит тот, снова став скелетом, а серебристая тварь обвивается вокруг его костлявого запястья, будто браслет. — Теперь ты свободна. Свободна и без голоса…
После такого и прочих, подобных этому, Снов Зося просыпалась сама не своя. И почему-то у нее сильно саднило горло…
Днем Зося была совершенно обычной, жизнерадостной певуньей, отличницей и активисткой маленькой трудоголичкой с голосом ангела. А по ночам Сны уводили ее в страшные бездны, откуда нет возврата. То Зосе снилось, что она один из персонажей иконы «Страшный Суд», висевшей в церкви Димитрия Солунского, — там, в Зосином Сне, адское пламя становилось настоящим, толпы грешников — вопящими от ужаса, а бесы — омерзительными и смрадными. Когда Зося погружалась в очередной Сон, находясь уже вне пределов досягаемости реального мира, ей представлялось, что постель ее окружают мрачные, черные как сажа полулюди-полузвери с багровыми глазами. В этих глазах плещется нечеловеческая ярость, острые, длинные клыки чудовищ скрежещут, как будто хотят разорвать на куски несчастную девочку. Но никто из этих тварей не прикасается к Зосе; вместо этого в их когтистых, покрытых черной, тускло светящейся чешуей лапах появляются какие-то бумажные свитки, вроде тех папирусов, что видела Зося на картинке в учебнике.
— Смотри, Зося, — возникает из ниоткуда голос, холодный и мертвый, как ветер в ноябре. — Вчитайся в эти свитки. Это ведь твои грехи, дитя. Твои дурные поступки, помыслы и намерения. Знаешь, что тебя за них ожидает? Что же ты зажмуриваешь глаза? Боишься? А разве ты не знаешь, что за всякое гадкое дело ты дашь ответ нам? Открой глаза и читай, Зося! Читай!
Зося не может не подчиниться, ее глаза распахиваются, а ресницы опаляет гееннским огнем. Тут же чудовища разворачивают свитки, и на всех свитках написано одно слово, жирно, крупно, красно-ржавыми чернилами:
