– При необходимости воспользуйтесь соседним порталом!
Голос умолк. В тот же момент глаза олдя замигали яркими вспышками, а сам истукан, загудев, как сотня пчелиных ульев, завертелся вокруг оси и с громким шорохом ушёл в землю – даже макушки не осталось!
Это чудо поколебало даже невозмутимость ватамана. Мало того что весь светится, так ещё и говорит! Утробно всхрапнув, Хитрун ломанулся куда-то в темноту со всех ног, подальше от жуткого олдя, причём проделал это с такой скоростью, что его вздыбившиеся усы, отброшенные встречным напором воздуха назад, заполоскались за спиной на манер конячьей гривы. А ватажники, глядя на такое дело, со всех ног припустили за ним, опережая друг дружку и разнося далеко окрест беспорядочные вопли.
– В гробу я видел эти чудеса, пся крев! – громче всех дурным голосом орал Буян.
Отбежав от страшного места, Хитрун вспомнил о своей пресловутой храбрости и, устыдившись порыва, остановился. Честно говоря, зря он это сделал так внезапно, не подумал ватаман о последствиях – все ватажники, скакавшие следом, впечатались ему один за другим в спину, как картинки в колоду. И устоял бы ватаман, могучий и кряжистый, как столетний дуб, широкоплечий и необъятный, как торговый сарай… ежели бы не Скалец, врезавшийся в спину последнего из бегущих…
Короче, когда ватаман выбрался из-под барахтающейся кучи бандюков, то в голове у него изрядно штормило, а ярость его была просто неописуемой. Щедрыми пинками подняв своих ватажников на ноги и выстроив по ранжиру, он приказал всем заткнуться, а Скальцу, вставшему в строй последним, крякнув, с удовольствием заехал кулаком в лоб. Скалец только и успел что дрыгнуть ногами, с воплем улетая в темноту, а ватаман, выпустив таким образом пар, сразу успокоился.
– Что, совсем нюх потеряли, кровь из носу, – уже негромко рыкнул Хитрун на ватажников, повинно опустивших буйные головы, – куда поперёк батьки в пекло лезете?! Лучше б беглецов наших так резво ловили, как от какого-то драного олдя драпаете!
Никто, естественно, не посмел напомнить, что первым от олдя ломанулся сам ватаман. Более того, Жила начал оправдываться за всех сразу:
– Где же мы будем здесь их искать, усохни корень? Ночь кругом, не видно ни зги!
– А ну тихо! – оборвал Хитрун, налитыми кровью глазами обводя ватажников, в том числе и Красавчика, который с охами и вздохами кое-как доковылял до своего места в строю, обеими руками хватаясь за пострадавший лоб. Под взглядом ватамана Скалец вздрогнул, вмиг опустил руки по швам и умолк, пытаясь стать меньше ростом. Наконец основательно потоптав его самолюбие, Хитрун перенёс внимание на других, оставив слава в весьма относительном покое, но с унизительным ощущением, что об него только что долго и тщательно вытирали ноги.
– Задача у нас такова, – объявил Хитрун. – Надо поймать их прежде, чем они успеют улизнуть на Махине или перебраться через Раздрай обратно. Всем ясно?
– Ясно, батько, – вразнобой ответили бандюки.
– Но куда двинем сначала, к Раздраю или к Станции? – решил уточнить Ухмыл. – Или разобьёмся на две ватаги?
– Мысль хорошая, но преждевременная, – наставительно ответствовал Хитрун, подымая указательный палец, – распылять силы не будем. Сначала прогуляемся к Раздраю, подошлём Скальца к стражникам (Скалец при этом сообщении лишь втянул голову в плечи, но возразить не посмел – лоб после ватамановской плюхи у него ещё гудел изрядно), выясним, не проходили ли наши беглецы, и, ежели нет, сразу чешем на Станцию. Впереди у нас ещё вся ночь, так что до отхода Махины времени вполне достаточно, прихватить беглецов успеем, ежели, правда, ещё где не спрячутся. Но сдаётся мне, что эта храмовница обязательно попытается смыться именно на Махине, к своему начальству в храмовник под защиту.
– Верно, батько… – снова согласно закивали головами бандюки.
– Ну а раз всё ясно, кровь из носу, то тогда ноги в руки и за мной!
Глава седьмая,
в которой всё не так просто, как могло показаться
Съешьте с утра живую жабу, и ничего худшего в этот день с вами уже не случится.
После того как наши путешественники продрались через лес, заполонивший край этого домена особенно густо и вряд ли бы их пропустивший, если бы под ноги так удачно не легла полузаросшая тропка, ближайшая весь встретила их странной тишиной. Настолько полной и всеобъемлющей, что слабый шелест ночного ветерка и далёкие крики лесных птах казались Благуше болезненно громкими, заставляя его невольно вздрагивать и морщиться, когда звучал очередной вскрик. Притихнув от необъяснимой странности этого места и подгоняемая неясными предчувствиями, вся компания торопливо топала к центральной улице, где в любой веси обычно располагается постоялый двор, а мимо них молчаливыми жутковатыми тенями проплывали в ночи призрачные силуэты домов, тянувшихся по обе стороны дороги непрерывными вереницами. Порой Благуше казалось, что по бокам сидят затаившиеся до поры до времени неведомые страшилища, поджидая удобного момента для нападения… Ни живого огонька в окнах, ни людского звука – как повымирало всё.
«Вот проклятие, оторви и выбрось, – озабоченно подумал слав, поправляя на плече ремень котомки, – вроде и не пил, а такие страсти мерещатся».
– Умеет тут народ дрыхнуть, – присвистнул Воха, отшвыривая в сторонку огрызок очередного погибшего яблока, коих, казалось, у него за пазухой не счесть. Обнаружив наконец искомую центральную улицу, которую от прочих можно было узнать по ширине, он свернул на неё первым. – Никогда не видел, чтобы народ разом так дрых, хрум, прямо как без задних ног…
– А по мне так нет тут никого, – не согласился Благуша, топая следом за бардом вместе с Минутой и Проповедником. – Псов и то не слышно, оторви и выбрось. А такого ни в одной веси не бывает. Не знаю как вам, а мне здесь не нравится…
Проповедник после этих слов почему-то подозрительно шумно засопел, а Минута вздохнула, словно было ей известно то, чего не знал слав. Воха Василиск же и вовсе обернулся, заставив остановиться всю компанию, и, подбоченившись, осведомился:
– Это почему же нет, хрум-хрум? И куда же они все подевались? На гулянку в соседнюю весь всем миром забубенились, хрум-чавк?
– Ага, Воха, угадал, вместе со всей живностью домашней и дворовыми псами в придачу гулять отправились, – хмыкнул Благуша, продолжая прислушиваться и неуверенно оглядываться, хотя что в такой тьме высмотришь – все звёзды в небесах, как назло, в этот момент тучками прикрыло. – Тебе бы только о гулянках думать, оторви и выбрось…
– Скорее когда, чем куда, – загадочно сказала Минута, мягко беря слава под руку. – Впрочем, куда – тоже никто не знает…
– Это ты о чём? – не понял Воха Василиск. Ещё один огрызок улетел в темноту.
И тут до Благуши вдруг дошло. Да так дошло, что всего потом прошибло. Жарко ему стало под любимым красным армяком, дюже жарко…
– Вот тебе и на… – пробормотал Благуша дрогнувшим голосом. – Так, значит, мы уже после полуночи на эту сторону сиганули, когда домены сместились? То-то мы через этот лес с таким трудом продирались…
– Да о чём вы балаболите, обертон те по ушам?! Подрядились загадками говорить, что ли? Хрум-хрум- хрум-чавк.
– Да о том, парень, – мрачно молвил дед, – что занесло нас с Простора в тот домен, в каковом мирным людям бывать не должно… Да уж, не думал не гадал, скатертью дорога, что сызнова сподобится здесь очутиться, да так нежданно… но, видать, судьбина моя такая, такая же проклятая, как и энтот домен…
Воха тихо зарычал, оторвавшись от яблока, и Минута, явно пожалев барда, спокойно пояснила:
