Благуша тихо вздохнул, не решаясь пошевелиться, затем скосил глаза на Минуту, изящная головка которой уже довольно долго покоилась у него на плече. По губам девицы бродила мягкая загадочная улыбка, а из-под полуопущенных ресниц время от времени, словно стрелы, вылетали озорные взгляды, пролетая над догорающим костром и наповал сражая кого-нибудь из тех, кто в тот момент попадал под обстрел её чудных зелёных глаз. Торгаш снова вздохнул. Пить окоселовку ну совершенно не хотелось. И не потому, что крепка, зараза, – и без выпивки на душе у него было необычайно хорошо. Ну, авось Ухарь не заметит, а ежели и заметит, то авось не обидится, решил слав и аккуратно отставил в сторонку свою едва пригубленную чарку. А освободившейся рукой бережно обнял Минуту, против чего та явно не возражала – наоборот, в ответ на сие действие от удовольствия очень даже похоже замурлыкала по-кошачьи.
«Да, – подумал Благуша, улыбаясь, – славно вот так сидеть среди своих – обнимать любимую девицу, оторви и выбрось, смотреть на умирающие в древесном пепле языки пламени и чувствовать себя в полной безопасности после стольких приключений…»
«Иногда жизнь кажется тебе такой прекрасной, что не хочется просыпаться», – к случаю вспомнилась подходящая апофегма. И взаправду – будто сон. И очень даже сон замечательный. Мнилось ли ему тогда в храмовнике, что такая девица, как Минута, ответит ему взаимностью? Конечно, нет, оторви и выбрось. Он мог лишь мечтать об этом, да и то обрывал себя, не желая бесплодных терзаний. Но ведь ответила. Ответила взаимностью, оторви и выбрось!
Чувствуя, что его счастливая улыбка выглядит очень уж дудацкой со стороны, Благуша спрятал её в приятно пахнущих волосах Минуты. И невольно в который уже раз покосился в сторону летучего корабля настоятеля Храма Света, носившего, как выяснилось сейчас, странное название Дирижопль. Вид нового изобретения Бовы Конструктора вызывал у слава в душе что-то вроде благоговейного трепета. Громадный, много больше самой Махины, корабль величественно покачивался в воздухе рядом с ней, примерно в двух шагах над землёй, удерживаемый специальными якорями. К самим якорям в данный момент были прикручены связки шаров, на которых молотобойцы Бовы десантировались с корабля, от чего выходила двойная польза – и не улетят никуда, и якорь, ежели что, поднимать легче будет.
Да уж, оторви и выбрось, умеет Бова поразить своими изобретениями – до самого копчика. Перед глазами всё ещё ярко стояла недавняя сцена «пришествия с небес».
Чёрная громадина, перекрыв свет Зерцала, с чудовищным рёвом зависает над лесом и вдруг умолкает. В наступившей оглушительной тишине из открывшейся в боку дверцы выпрыгивают чёрные человекоподобные фигуры, с тихим шелестом спускаются на землю и тут же, с молотами наперевес, заключают всех присутствующих в плотное кольцо. Затем летучая громадина два раза глухо бухает, в землю под ней глубоко вонзаются гарпунные якоря, а цепи, протянувшиеся от них к кораблю, с жужжанием накручиваясь на установленные внутри корпуса невидимые барабаны, подтягивают его к земле…
И вот только тогда, подтверждая сказанное Минутой, в проём дверцы выглянул сам Бова Конструктор – такой же, каким Благуша его запомнил по храмовнику: черноволосый здоровяк со странно седой бородкой, стриженной клинышком…
В тот момент Благуша несколько оторопело перевёл взгляд на Проповедника. Дед всё ещё стоял на коленях и, закатив глаза, глухо бормотал под нос какие-то молитвы. Слав только сейчас сообразил, как же они промеж собой похожи дед и Бова Конструктор. Тот же внушительный рост, тот же широкий разворот плеч, та же чёрная шевелюра в компании с седыми бородой и усами. Прямо как папаша с сынком, оторви и выбрось!
Окинув пленников и их охрану из феликсов пристальным, ничего не упускающим взглядом своих серых глаз, Бова довольно улыбнулся в усы и ловко спрыгнул на землю. И только двинулся к ним, как случилась незадача – уж на что казался крепок дедок, а вот стоило ему только одним глазком глянуть в сторону Бовы – и дед грохнулся в обморок. Никто и подхватить не успел, руки-ноги в стороны и готов.
– Эй, дедуля, ты это чего, обертон те по ушам?
К Вохе, когда выяснилось, что ничего страшного им не угрожает, уже успел частично вернуться здоровый цвет лица, что позволило ему обеспокоиться состоянием Проповедника. Благуша тоже дёрнулся в его сторону, но оказать помощь не успел. В несколько размашистых шагов оказавшись рядом (охрана почтительно расступилась, пропуская его внутрь окружения), Бова оттеснил засуетившийся народ широким плечом, склонился над дедом, пощупал пульс на шее и без тени сомнения изрёк:
– Жив – значит, оклемается.
После чего, снова выпрямившись, вдруг сгрёб своими ручищами Благушу вместе с Минутой и крепко обнял. В прошлый раз, в храмовнике, когда пальцы Бовы стиснули ладонь слава при рукопожатии, то ему на миг почудилось, будто рука его угодила под колёса Махины. А сейчас, под треск рёбер и хруст смещаемых позвонков у него возникло ощущение, что под Махиной он оказался целиком. Минута тоже не смогла не оценить дружеское расположение настоятеля Храма Света к ним обоим, о чём свидетельствовал её придушенный писк. Но вот, прервав мучения приветствуемых, Бова отступил на шаг и молвил:
– Ну, здоров будь, слав. Вот где довелось нам свидеться, включи-выключи!..
…Благуша стряхнул воспоминания, как дорожную пыль с одежды, возвращаясь к яви. Взгляд упал на Безумного Проповедника, сидевшего на противоположной стороне за костром. Тот, хмуря кустистые брови, сосредоточенно жевал кусок копчёной зайчатины, роняя жирные крошки в седую бороду. Дед ещё не пришёл в себя полностью от чудесного явления Бовы Конструктора с лика небесного и продолжал взирать на летучий корабль с явным недоверием.
А вот с Вохой наблюдался полный порядок. Не менее счастливый, чем сам Благуша, бард сидел рядом с Обормотом и с удовольствием мирился с ним снова и снова. При этом его руки, нежно подстраивая струны, не забывали ласкать обводы той самой знаменитой балабойки, о которой он так жалел всю дорогу, – синего дерева, в чёрном лаке по бокам и с обратной стороны грифа, с пятью дорогущими струнами из вяленых жил ханыги. Которую, кстати, он первым делом отобрал у Ухмыла не без помощи того же Обормота. (Сейчас ватага Рыжих всем гуртом сидела чуть в сторонке от общего собрания. И хотя оружие у бандюков было отобрано, а сами они были связаны по рукам и ногам рядом, присматривая за ними, с молотами наперевес топталось несколько дюжих храмовых послушников, специально выделенных для столь ответственного дела.) Благуша с интересом прислушался к беседе:
– Ты не сердись, Обормот, случайно так получилось, промашка, понимаешь, вышла, ошибочка! Ну, хочешь, балабойкой меня этой по кумполу врежь! – И несколько захмелевший от окоселовки Воха, страдальчески скривившись, дрожащей рукой протянул балабойку стражнику.
Обормот поправил свою знаменитую алебарду, отдыхавшую поперёк колен, взял Вохину балабойку, осмотрел её всю с разных сторон, взвесил в руке, как бы примериваясь, и уточнил, напустив на себя суровый вид:
– А не жалко, халваш-балваш?
– Не-е… – обречённо протянул Воха и зажмурился, чтобы было не так страшно.
Но стражник лишь расхохотался и отдал балабойку обратно.
– Воха, мы ж друг дружку столько лет знаем, да неужто я не понимаю, халваш-балваш, что не по злому умыслу так вышло? Успокойся, друган, давно я тебя уже простил.
– Эх, Обормот, друган, – чуть ли не со слезой в голосе вымолвил Воха, снова распахнув глаза и глядя на Обормота с непередаваемым обожанием. – Нет никого у меня дороже! Да я за тебя и в огонь, и в воду, и в медные трубы…
– И сквозь елсову задницу, – ухмыльнулся Обормот в спутанную бороду. – Ладно, ладно, Воха, говорю тебе – успокойся, всё путём. Давай-ка лучше ещё по чарочке…
– Вот это дело, пар вам в задницу! – тут же встрял Ухарь, откладывая в сторонку недоглоданную баранью ногу и подхватывая с походного стола пятилитровую бутыль, чтобы наполнить опустевшие за разговором чарки: – А ну, хряпнем!
– Погоди, друган ты мой махинист, – Воха пьяно погрозил Ухарю пальцем. – Лучше вот ответь, пока я ещё соображаю, – а почему всё-таки вы эту штуку Дирижоплем назвали? Откуда, обертон те по ушам, слово такое чудное?
Благуша хмыкнул. Он и сам хотел задать такой вопрос Бове Конструктору, да случая пока не представилось. Ухарь же, окинув Boxy весёлым взглядом, ответил так:
– А шут его знает, Воха. Название-то Бова Конструктор давал, пар ему в задницу. Но ежели подумать,
