насчёт всего этого предприятия с Проклятым доменом?
Тут Благуша, не выдержав, шагнул к обслужнику, взял его за плечо и развернул лицом к себе.
– Ну и что тебе от меня надобно? – угрюмо спросил дохлятина рыкающим басом, сверкнув белыми зубами на чёрном лице, измазанном сажей почти до неузнаваемости. – Мало об меня тогда кулаки почесал, плисовые штанцы, добавить хочешь?
– Оторви и выбрось! – ахнул Благуша, от неожиданности отступив на шаг, – Пивень, ты, что ли?
– Ну я, – ответил тот, пожав узкими плечами. – Так что ж тут такого?
Благуша непонимающе повернулся к настоятелю, который лишь добродушно улыбался, глядя на них обоих.
– Бова, да что же этот бандюк тут делает?!
– Тихо, тихо, слав, не кипишись. Нашим человеком твой Пивень оказался. Взял я его к себе, одарил штанцами плисовыми, по коим так бедняга страдал, да к Ухарю золушком определил, пародвижитель на Дирижопле обслуживать. Так на удивление хорошим работником наш крайн оказался! Вот что нормальная жизнь с человеком делает, включи-выключи!
– Да, я такой, хотя могу и чаще, – сразу засмущался Пивень, ковыряя пол носком сапога и потупив глаза – прямо как красна девица. Заметно было, что к похвалам крайн не привык. Оно и понятно – в ватаге бандюки более привычны к подзатыльникам ватамана.
«Что-то не верится в его исправление», – подумал слав, мрачно разглядывая Пивеня и при этом действительно ощущая явственный зуд в кулаках – угадал Пивень, битая шкура, опытная. Это ж бандюк! Дурная кровь! Ходит несвязанный, а ну как своим помогать станет? Вот уж взаправду говорится: «Чем тяжелее работа, тем легче на неё устроиться».
– А ну брось, слав, – недовольно сказал Бова, заметив, как Благуша смотрит на Пивеня. – Вижу, что-то нехорошее думаешь, нечего напраслину на человека даже в уме наводить – беду накличешь. Примета такая народная. Пойдём-ка лучше книжицу твою поищем да выпьем за твою с Минутой счастливую судьбину! И ты, Пивень, с нами иди, хватит тут усердствовать, пора и тебе отдохнуть.
– Рад стараться! – гаркнул в ответ Пивень.
С этими словами Бова выпрыгнул из Дирижопля на землю, и Благуше нечего не оставалось, как последовать за ним. А в затылок ему, с готовностью побросав инструмент, пристроился бывший бандюк, а ныне – человек мирного и почётного ремесла, оторви и выбрось! Нет, что творится на белом свете, а? Что творится!
Благуша догнал настоятеля и пристроился рядом, приноравливаясь к его размашистому шагу.
– Бова, а к чему это ты сказал? Обо мне с Минутой?
– Да ладно, включи-выключи, что я, глаз не имею? Вижу, как вы друг на дружку смотрите, прямо не налюбуетесь. И знаешь, что я тебе скажу, слав?
– Что? – Слав немного растерялся от такого поворота дела.
– Что я не против.
– Погоди… – Голос Благуши дрогнул от подступившей к горлу радости. – Но Минута мне говорила, что как послушнице Храма ей запрещены отношения с мужчинами… Разве это не так?
– Успокойся, слав. Здесь случай исключительный, никого наказывать не буду. Властью настоятеля я снимаю с неё данный обет. Она ж мне почти как дочка, на моих глазах да под моим присмотром выросла, в сердце след свой оставила. А ты парень хороший, толковый, лично мне нравишься…
Они как раз проходили мимо ватаги бандюков, оставленной под охраной дюжих молотобойцев, когда скрипучий голос Хитруна перебил разговор:
– Смотрю я на тебя, Пивень, и не пойму – и как это ты мог сменить честное имя бандюка на грязную работу? Чем это они тебя купили, кровь из носу, неужто этими вот плисовыми штанцами?
Бова, Благуша и Пивень невольно остановились.
– Нет, Хитрун! – Пивень поддёрнул вышеназванные штанцы, выгнув тощую грудь колесом и важно задрав нос. – Это я раньше, с вами, бандюком был. А теперь, с работой интересной, да с друганами надёжными, у меня, можно сказать, только жизнь начинается. Новая! Как штанцы эти плисовые!
– Продаются только свои, усы узлом, – сказал как плюнул Ухмыл.
– Будь у меня руки развязаны, Пивень, – добавил Буян, страшно вращая мгновенно налившимися кровью глазами, – я б тебе эти штанцы узлом на шее завязал, пся крев, да к дереву бы подвесил, с голой задницей на свежем воздухе проветриться!
– Зачем к дереву? – пренеприятнейшим образом усмехнулся Жила. – Под колёса Махины его, усохни корень, и вся недолга.
– Да ну вас, братки, – сразу погрустнел Пивень, поникнув буйной головушкой. – Что ж вы такое говорите, плисовые штанцы? А сколько годин я ватаге верой и правдой служил – уже не в счёт? Да неужто у вас на меня рука поднимется?
– Ничего, Пивень, ничего. Главное, кровь из носу, чтобы она, рука, на тебя опустилась.
Лишь Скалец промолчал, старательно отводя взгляд от Благуши. Вид у него был жалкий донельзя. Бледный, встрёпанный, под глазами тёмные круги, ещё и мерзостью какой-то от армяка разит, аж нос зажать хочется… очень запах на тот похож, которым их из Махины и выкурили. Видать, смекнул торгаш, самую грязную работу самому никчёмному в ватаге и поручили. И всё же Скальца ему было по-человечески жаль. Когда-то ведь приятелями были, оторви и выбрось. Ладно, подумал слав, пусть ещё здесь посидит, для острастки, а там словечко за него перед Бовой и замолвлю. Выручу в последний раз.
Тут Бова решил вмешаться и пригасить накал страстей:
– Перестань, ватаман! Пока ты со своей ватагой у меня в руках, нечего лаяться и настрой душевный мне портить! Лучше скажи, поднести тебе чарку окоселовки или гордость не позволит принять подношение от пленителя?
Ватаман подвигал бровями, пошевелил усами, елозя кончиками по широченным плечам, сузил глаза… и тяжко вздохнул, сменив гнев на милость.
– Да уж неси, чего там. Только закусь не забудь, кровь из носу. Желательно побольше, чтоб на всех хватило. – Даже в плену ватаман продолжал заботиться о своей ватаге, по опыту зная, что одними оскорблениями сыт не будешь.
Бова широко улыбнулся в ответ и тряхнул чёрной гривой:
– Ну так бы и сказал, включи-выключи, что пузо к хребту прилипло, сейчас накормим. Мы ж не звери какие! Не маньяки, включи-выключи! Пивень, дуй к Косьме Тихому, распорядись, чтоб всё устроил…
– Рад стараться! – гаркнул Пивень и исчез, словно ветром сдуло. Явно обрадовался представившейся возможности смыться от бывших подельщиков подальше.
– А вообще, Хитрун, – продолжал Бова, – ежели серьёзно, мы ведь вас тут не держим. С нами решите остаться, обещаю нормальными людьми сделать, к делу приставить, как того же Пивеня, перед властями словечко доброе замолвлю. А нет, как говорит Проповедник, скатертью дорога. Выметайтесь ко всем елсам отсюда да больше на глаза не попадайтесь. Не всегда я буду к вам такой добрый. Благодарите Неведомых Предков, что нам сейчас не до вас! Так что слово за тобой, Хитрун. Даю тебе время на раздумья до отлёта Дирижопля.
Ватаман окинул Бову Конструктора нарочито презрительным взглядом, сплюнул под ноги и ничего не ответил. Но что-то, как показалось Благуше, что-то изменилось в его душе после слов настоятеля Храма Света. Да и на остальных бандюков вдруг напала тяжкая задумчивость. Вряд ли кто такое вообще им в жизни предлагал, тут и вправду было о чём подумать. Щедрое предложение сделал Бова, ничего не скажешь.
– А ты что скажешь, Скалец, подлая твоя душа? – поинтересовался слав.
Красавчик сразу встрепенулся, вскинул голову и зачастил, глядя на торгаша со вспыхнувшей в глазах надеждой:
– Благуша, родной, да я ж одумался давно, разогни коромысло, только сбежать от них никак не мог, прости ты меня, выпусти отсюда, не могу средь них больше находиться!
И осёкся, когда заговорили бандюки.
– Вот уж точно ты сказал, Ухмыл, – продаются только свои, усохни корень.
– Да какой он свой, пся крев! Так, плешь приблудная!
– В наше время предатели бывают двух видов: изворотливые или мёртвые, – съязвил Ухмыл.
