Ей казалось, больше она не вынесет.
Прислужницы, словно выполняя некий ритуал, склонялись в поклоне, меняли еду и питье на столе, наливали горячую воду в небольшую ванну и молча исчезали.
Когда, заледенев от ярости и тоски, она начинала беспрестанно барабанить в дверь, всегда был один результат: дверь открывалась, входили прислужницы, все повторялось. Лица у этих молодых женщин казались высеченными из камня, ни проявления досады или неудовольствия, ни шепота, ни вздоха — ничего.
Однажды она заставила их сменить пищу двести восемьдесят раз подряд и все эти перемены походили друг на друга как две капли воды. Наконец, сдавшись, она рухнула на постель и пролежала неподвижно, наверное, целые сутки. Время остановилось.
Если бы у нее были часы! Часы казались ей порой самым желанным предметом в мире.
Однажды, когда она лежала, уставившись остановившимся взглядом в противоположную стену, мертвое лицо одной из фресок ожило. Приподнялись веки, и в узких прорезях глазниц сверкнули живые человеческие глаза — за ней наблюдали! Это маленькое открытие показалось ей чрезвычайно важным хотя бы потому, что не укладывалось в доведенный до кретинизма ритуал подачи пищи.
Она ничем не выдала себя, вовремя отведя взгляд, но с этой минуты внимательно следила за всеми барельефами, в изобилии украшавшими стены ее темницы.
Глаза больше не появлялись. Однажды она попробовала, встав на стул, дотянуться до фрески, но ей это не удалось. Когда проснулась, стул исчез, и вместо него появилась скамья, прикрепленная к полу.
Но вот настал день… Без всякого знака с ее стороны двери распахнулись.
Четыре прислужницы внесли и разложили на постели довольно сложный наряд, ничем не похожий на рыжие бесформенные бурнусы, скрывавшие фигуры ее обходительных молчаливых стражей. Знаками ей предложили переодеться и оставили одну. Она безропотно подчинилась с единственной целью — изменить хоть что-нибудь в окружавшем ее чудовищном однообразии. Сердце молодой женщины тревожно билось.
Это переодевание могло означать лишь одно — перемену в ее судьбе. Пытка неизвестностью заканчивалась.
Пустынники выполнили все условия договора. Хенк ничего другого и не ждал, но я все время опасался какого-нибудь подвоха до той самой минуты, пока в прибрежной деревне мы не выменяли, по совету Прора, оставшихся после битвы хрумов на плоскодонное гребное судно.
Якорь подняли на борт, взметнулись весла, и темное пространство моря поглотило нас. На берегу не было никакого движения, никто не пытался нас преследовать.
С каждым взмахом весел мы глубже погружались в ночь. Через час пришлось остановиться и подождать восхода первой луны, чтобы не натолкнуться в полной темноте на один из многочисленных плавучих камней. Все наше судно целиком было выдолблено из такого же легкого, ноздреватого, но достаточно прочного камня. Мы старались держаться ближе к берегу. Его извилистая линия оставалась для нас основным ориентиром.
— Нужно спешить, — прошептал Прор, наклоняясь ко мне. — Мы слишком надолго застряли в этих проклятых песках, и у тебя почти не осталось времени.
— Сколько до халфу?
— Четыре луны. Сам праздник длится двенадцать лун, и в любой из этих дней она может умереть.
Обстоятельства складывались так, словно кто-то специально нанизывал их на невидимую нить, замедлявшую наше продвижение вперед.
То весло сломалось, и пришлось приставать к берегу, чтобы сделать новое.
То кончились запасы питьевой воды, и мы несколько часов потеряли на побережье в ее поисках.
Был лишь один способ ускорить наше движение, один- единственный способ. Я все еще сопротивлялся давлению, толкавшему меня к губительному решению. Но кольцо жило, трепетало на руке и в сознании возникали насмешливые чужие слова: «Давай, давай. Сиди здесь, жди восхода луны. Может быть, в эту минуту женщина, доверившаяся тебе, беспомощно бьется в руках палачей». Затем появлялись картины, яркие цветные картины, ввергавшие меня в оцепенение. Наконец в один из таких моментов я ослабил контроль, и судно, словно само собой, двинулось в темноте, с приподнятыми веслами, огибая невидимые скалы. Вода забурлила за бортом.
Послышались удивленные возгласы гребцов. Я успокоил их и, уже не сопротивляясь, еще больше усилил давление. Впервые кольцу удалось выполнить мое личное желание.
Я знал, что теперь уже все равно, что я окончательно пропал и не остановлюсь ни перед чем, чтобы спасти Илен.
Опять я чувствовал себя ничтожной маленькой пешкой на поле чужой игры.
Вначале у меня еще была надежда с помощью хитрости, ограниченно используя мощь кольца только против магии, добраться до храма и отыскать скрытую в нем силу, способную противостоять Аристарху… Я даже толком не знал, что она собой представляла, эта сила. Энергию в чистом виде? Оружие? Еще одно кольцо?
Неважно. Сейчас она стала для меня недоступной.
Я сжег за собой все мосты, нарушил все законы Адры, я шел напролом и надеялся лишь на чудо — успеть спасти Илен до того, как последует расплата. Я не знал, какой она будет. Скорее всего, Аристарх управлял этим миром не сам, а через своих адептов. Именно поэтому я пока еще жив. Возможно, в конце концов меня превратят в раба того самого кольца, которое я использовал сейчас в своих личных целях. Но, видимо, на этот раз меня попросту уничтожат. Дважды, в двух разных кругах, слуги Аристарха безуспешно пытались сделать из меня покорного исполнителя своих планов. Больше они не станут со мной возиться. Меня ожидала мучительная и окончательная смерть без права на возвращение. Я приму ее как должное. Я заблудился в переплетении чужих пространств, я устал от их холодного дыхания. А судно все ускоряло ход…
Зал, в который ввели Илен, напоминал театральную сцену. Впереди, на ярко освещенном возвышении, синими глубокими бликами отсвечивал огромный темный камень с ложеобразным углублением посередине. Над ним — вырезанное из того же камня лицо с красными рубинами полыхающих глаз. Глаза смотрели на пустое пока ложе. Страх парализовал Илен, предательский, подлый страх. Те, что готовили ее к предстоящему, хорошо знали свое дело…
Сегодня она была только зрителем. Ее подвели к одному из кресел. Илен почти упала в него. Веревки, прикрепившие ей руки к подлокотникам, казались совершенно лишними. Парализованная ужасом, она не могла двинуться. За ее спиной двенадцать высших жрецов со скрытыми за черными балахонами лицами ждали начала жестокого представления. Все происходило в полном молчании. Наконец где-то под потолком зала возник глубокий вибрирующий звук. Гонг? Рог? Какая разница! Тьма опустилась на сцену, а когда вновь вспыхнул свет, на темной поверхности камня уже билось живое женское тело…
Красные глаза черного чудовища, высеченного в камне, казалось, ожили. Они запылали ярче и опустились ниже, чтобы не упустить, не расплескать ни капли плывущего к нему смертного ужаса жертвы.
Жрецы, выполнявшие работу палачей, не спешили. Нож
