замухрышистом таборе глубина причастности к дарованной человеку вечности больше, чем у ста философов вместе взятых.
Не потому ли их так любили русские ухари-купцы? И А.С. Пушкин их любил, поэмы о них писал. И автор «Денискиных рассказов» Денис Давыдов цыган любил [38]. Максим Пешков обожал. Семен Буденный души в них не чаял.
А Тургенев с Достоевским целый цыганский хор от «Яра» даже в Баден-Баден телеграммами выписывали, если в рулетку выигрывали.
И ромалы в ответ и Ивана Сергеевича, и Федора Михайловича за широту души любили, хотя у них из-за этих вызовов вечно проблемы с полицией были. Потому как приедут цыгане на последние деньги в Баден- Баден, а эти двое в рулетку все выигранное уже назад просадили. Но ромалы все равно всегда ехали, всегда пели и долго верили, что им когда-нибудь кто-нибудь да заплатит. Сущие дети, ей-богу!
Так что спроси человека, как он относится к цыганам, и душа его окажется на твоей ладони, если он не соврет.
Один знакомый цыганский барон частенько говаривал, что цыган без лошади что без крыльев птица, а потому не след обижаться на ромала, если он позаимствует у плохого человека хорошую лошадь.
А еще цыгане говорят, что воровать лошадушек им уже потому дозволено, что они, ромалы, стащили гвоздь на Голгофе перед самым распятием Искупителя. И даже показывают этот гвоздь – почти в каждом таборе он свой, и все действительно кованые, прямые, кровью не обагренные и очень старые.
Итак, хор цыган грянул. Это были не просто цыгане, это были суперромалы театра «Ромэн», гастролировавшие в ту пору по Европе и собиравшие зрителей больше, чем труппы Мариинского и Большого театров вместе взятые.
Цыгане лихо отпели все, что положено, вплоть до «…К нам приехал наш любимый Сан Михалыч дорогой!». Потом, под неизменное «Пей до дна, пей до дна» и т.д. они поднесли изумленному и растроганному заместителю по высокому моральному духу чарку русской водки и бутерброд с черной икрой на чеканном серебряном этрусской работы подносе.
Поднос этот, между нами говоря, находился во всероссийском розыске местной реальности как утерянный экспонат Эрмитажа. К чести директора гостиницы, об истинной ценности изделия этрусков он не подозревал – эту подставку под посуду гостинице подсунули в одном из номеров вместо спертого втихаря мельхиорового ширпотреба.
В ВИП-номере, где подмену обнаружили в свое время далеко не сразу, успели последовательно пожить: сицилийский мафиози, наемный убийца из Гонконга, лорд из Англии, царек-людоед из Центральной Африки. Сам товарищ Жеглов спасовал бы перед такой загадкой: кто именно из вышеперечисленных и уважаемых в своих странах персон оказался нечист на руку, как к нему попал антиквариат и до какой степени надо было, пардон, насвинячиться водкой, чтобы перепутать подносы?
Теперь утраченный раритет пылился в гостиничном баре под стойкой и извлекался в исключительных случаях, подобно нынешнему.
«Жаль, что бека с Нестеровым нет, – ухмыльнулся про себя Баранов, опустошая чарку и нерешительно оглядываясь на хозяина гостиницы. – Такая встреча дорогого стоит. И авторитет бы вырос, и вообще…»
– Бросайте, бросайте, – поощрительно улыбнулся, хотя и слегка поморщился хозяин гостиницы. – Традиции надо уважать.
Баранов залихватски тряхнул жиденькой прядью на лысеющей голове и решительно разбил рюмку о мраморный пол холла. Потом вальяжно, но с дикой болью в душе метнул на поднос тощенькую пачку местной валюты и порадовался, что предусмотрительно разменял ее на самые мелкие купюры. Хозяина гостиницы Баранов, пожалуй, и обманул, но цыгане, хотя вида и не показали, мысленно усмехнулись и быстро рассосались.
– Ваш багаж? – сияя лучезарной улыбкой, осведомился хозяин «Астории», щелчком пальцев подзывая паренька в униформе.
Исполнительный тинейджер ухватился за ручку увесистого портфеля в левой руке Баранова и еле заметно потянул к себе. Баранов с портфелем расставаться не пожелал. Мальчик повторил свою попытку, однако глава делегации вцепился в портфель второй рукой и тихо буркнул посыльному: «Брысь!»
Паренек оказался настырным и, не теряя надежды на щедрые чаевые от столь высокого гостя, продолжал тянуть портфель в сторону лифта. «Отвали, заморыш!» – злобно окрысился на него заммордух, и посыльный, признав свое поражение, растерянно перевел взгляд на хозяина.
– Ваши апартаменты с прекрасным видом на канал. – Хозяин сделал вид, что поведение гостя доставило ему огромное удовольствие. – Мальчик вас проводит. Он, я и моя гостиница к вашим услугам в любой час дня и ночи.
Шустрый паренек проводил Баранова к резным дверям единственного номера на всем третьем этаже и требовательно протянул руку. Заммордух выяснил у посыльного, где расположились его подчиненные, отвесил наглому мальчишке оплеуху вместо ожидаемых чаевых, вошел в номер и огляделся. Обстановка в номере была шикарная. «Подсуетились организаторы», – довольно подумал он, открывая портфель и извлекая кипятильник, два вареных яйца, колотый рафинад, кулечек чайной заварки, пачку армейских галет и банку просроченного консервированного болгарского горошка.
Наскоро перекусив горошком с галетами, Баранов наполнил опустошенную банку водой из графина и сунул в нее кипятильник. В ожидании кипятка заммордух несколько раз тренькнул клавишами на огромном белом рояле и внезапно встревожился. Ему неожиданно пришло в голову, что простодушный Петруха и индифферентный бек, несомненно, уже попали под тлетворное влияние взбалмошного Нестерова и сейчас, пользуясь редким случаем, морально разлагаются. Баранов поспешил в номер вверенных ему под начальство коллег.
Надо признать, что заммордух на дух не переносил начальника отдела воздухоплавания. Воздушный ас с высоты своего птичьего полета Баранова не ставил ни в грош ни в цент. Он вообще не понимал его высокой педагогической роли в отрядной жизни и, когда Баранов появлялся в столовой, частенько на всю залу демонстративно и громко интересовался у Латына Игарковича: «Кто этот хам и почему он в ресторации в фуражке?»
Впрочем, и у штабс-капитана характер был не мед. Обозленный отсутствием летной практики, Петр Николаевич в последние месяцы стал раздражительным, вспыльчивым и плохо управляемым, как «боинг» на взлете.
Удивительно, но факт: высокомерно игнорируя заммордуха, Нестеров подчеркнуто покладисто реагировал на замечания и советы Фурманова, с которым во внеслужебное время частенько сваливал на рыбалку с ночевкой и спиртом. Когда же Баранов заискивающе предложил Фурманову свою кандидатуру в качестве рыболова-напарника, тот недоуменно покосился на коллегу и вежливо отказал, сославшись отчего-то на плохие поставки в отряд горючего.
Еще одной чертой Нестерова, которая особо выводила из себя Баранова, было едва заметное пренебрежение, которое сквозило в тоне штабс-капитана, когда он общался с полковником. Казалось, что именно при взгляде на заммордуха у Петра Николаевича в жилах начинала струиться голубая кровь потомственного дворянина, вынужденного общаться с плебсом. С остальными же коллегами ас оставался добрым товарищем, своим в доску рубахой-парнем, поддерживающим лишь традиционную, чуть покровительственную дистанцию между прирожденным небожителем и несчастными, лишенными крыльев.
Учитывая все вышесказанное, нетрудно понять, почему обеспокоенный Баранов тут же спустился тремя этажами ниже и, отыскав номер, в котором остановились его подчиненные, громко постучал. Эту процедуру повторить ему пришлось трижды, прежде чем из-за двери донеслось знакомое и неизменно бесящее его «От винта!», после чего Баранов решительно дернул за ручку и шагнул в номер.
– Где бек с Петрухой? – строго и требовательно осведомился у Нестерова руководитель высокой делегации, бегло осматривая трехместный номерок и с удовольствием отмечая незамысловатость обстановки.
Наступила мучительная пауза, столь неприятная для начальника любого ранга, вопрос которого к подчиненному вольно или невольно игнорируется. Штабс-капитан лежал в сверкающих сапогах на застеленной постели, мечтательно закрыв глаза и слушая неизменный плеер.
