Винт мог лишь качать головой, поражаясь мужеству старика. Он знал его раньше, когда был еще ребенком. Этот добряк спас ему жизнь, приютив больного мальца на поварне. Дети растут быстро, особенно в таком городе, как Ашур, но всегда был рад ему добрый повар. Был рад так, как и любому другому уличному мальчишке. Многих подкармливал Горюн, многие помнили доброту старого повара. И если бы кто-то сказал Винту, что Горюн может убивать, то рассмеялся бы в лицо тому человеку отчаянный ловкач. И вот поди ж…
Повара ведьмак нашел в людской на пивоварне купца Тверда. Вокруг него уже целый день суетился толстый лекарь Константинус. Несмотря на все его лекарское мастерство, Горюн умирал. Нет, конечно, это было ясно и так, не живут с такими ранами. Но, увидев слезы в подслеповатых глазках Константинуса, старательно отводившего взгляд, Винт понял, что это конец.
Весь город знал, что лекарь с шуткой заходит в дома с чумой или холерой и веселой байкой заставляет умолкнуть плач на похоронах. И вот теперь Константинус плакал. Плакал тайно, безуспешно пытаясь скрыть слезы, а когда Винт тихонько попросил его отойти в сторону, отошел к окну, и тут плечи лекаря затряслись.
Горюн говорил, пытаясь описать подробности бойни, вспоминая погибших во дворе харчевни, говорил сквозь боль, говорил вопреки всему. Кровь тоненькой струйкой сочилась из уголка его рта, но старый повар уже не замечал этого. Дважды голос его начинал затихать и дважды рядом со стариком оказывался Константинус, аккуратно вливавший в рот умирающего какое-то снадобье. Слезы боли текли по лицам повара и лекаря, но оба их не замечали. Иногда душа болит сильнее израненного тела.
Кровь все продолжала сочиться, голос повара начал затихать. Не знал Винт, откуда брал силы для этого рассказа старый Горюн. Ведьмак слушал лихорадочный, тихий шепот, и, только когда забытье овладело старым поваром, Ратибор почувствовал чужую руку на своем плече. Повинуясь лекарю, Винт шагнул в сторону, и третий раз чаша со странным, белым зельем оказалась перед почерневшими губами.
— Дай нож! — Голос Константинуса был тверд, и ни малейшего намека на заливавшие лицо слезы не было в нем. Повинуясь, без тени колебаний протянул ведьмак свой нож лекарю. Константинус вложил нож в правую руку умирающего и с силой сжал на рукоятке полуобугленные костяшки пальцев.
Медленно угасало дыхание, в сон уходил старый Горюн. Уходил в сон так, как уставший, наработавшийся в поле пахарь, скинув рубаху, щедро напитанную потом, и омывшийся водой, засыпает сном без сновидений. И в этом сне не будет ни усталости, ни боли. Разгладилось иссеченное морщинами лицо, перестала течь кровь, и на губы вернулась добрая улыбка старика.
Дико было ее видеть на обгоревшем лице, и сердце Ратибора сжалось в судорожной боли. Крепко сжимали рукоять ножа обугленные до костей пальцы. Как воин уходил старый Горюн. Да он и был воином, добрый повар, друг всех окрестных уличных мальчишек. И не важно, что два раза в жизни держал он в руках оружие.
Защищая свой дом от вражьего набега, почти мальчишкой, сжимал в руках Горюн топор. Копье степняка рассекло колено юноши, навсегда оставшегося хромым. На кухне забывал повар про свое увечье, и хромота в несгибающейся ноге не мешала ему творить чудеса у плиты. Поварята заглядывали в рот старику, ловя каждое слово Мастера. И когда в безумную ночь вновь обрушился огонь на родной дом, кухонный тесак и топорик для мяса стали оружием в крепких пальцах хромого старика.
Когда твой дом горит, то не нужно ждать и мешкать, нужно спасать тех, кто в нем живет. Ну, а когда твой дом горит от вражьей стрелы…
Молча стояли у ложа умирающего вор, ставший дозорным Черного Леса, и отравитель, ставший лекарем и ныне вновь вспомнивший свое старое искусство, подарив легкую смерть умиравшему в лютой боли старику. Пил боль израненного тела белый напиток, пил и не мог выпить до дна, сон сменил боль и стал вечным.
Молча вынул флягу Константинус, и молча помянули они ушедшего. Не было слов в кричащих от боли сердцах, да и к чему слова?
Сильно доброе вино щедро дарит свою силу людям. Помнят сердца людские радость и горе.
Вечером подоспевшие дружинники Филина сложат погребальный костер для погибших братьев и помянут тризной их души. В ярости чистого пламени вознесутся их души к небесам, в Ирий, и Род с гордостью взглянет на детей своих. Но не будет на тризне Ратибора, по прозвищу Винт. Нельзя. Сразу же всяк поймет в городе, что состоит Винт на службе у Черного Леса.
Молча помянул Винт покойного Горюна и, поклонившись лекарю, покинул горницу в маленьком тереме у пивоварни покойного Тверда. В сенях ведьмак кивнул управителю и, выйдя со двора, растворился в нескончаемом лабиринте ашурских улиц и переулков.
После его ухода управитель обругал слуг дармоедами, не способными к любой работе, кроме как жрать в три горла да спать целыми днями. После чего сам, лично, полез на чердак проверить, хорошо ли там прибрано и не валяется ли рядом с дымоходом всякий хлам. Вскоре из окошка под самой крышей вылетел почтовый сокол. Лоскут тончайшей кожи на лапе подробно описывал предсмертный рассказ повара. Не терял времени зря управитель, записавший до последнего слова рассказ умирающего повара, подслушанный через дырку в стене.
Умел подбирать людей купец Тверд, дозорный Черного Леса…
Винт свернул в ближайший переулок и почти сразу увидел труп. В этом не было ничего особенного, в городе редкое утро обходилось без подобных находок. Прибыль такие подарки судьбы, кроме убийц, приносили лишь городской страже. Поймать над свежим телом какого-нибудь бедолагу, обвинить его в убийстве и хорошенько почистить его карманы было любимым занятием ашурских стражей порядка. Когда убитых ночью было мало (изредка бывало и такое), то стража с ловкостью выходила из столь тяжкого положения. Один убитый переносился в три-четыре места и становился западней для прохожих. При таком «переносном» мертвеце располагалась засада стражников, и шансов выкрутиться было маловато даже у ловкача, пользующегося мощной защитой своей гильдии.
Но этот мертвец не походил на ловушку, и, смирив свое естество, желавшее поскорее исчезнуть, вопреки всем своим привычкам и правилам, Ратибор склонился над телом. На первый взгляд в убитом не было ничего особенного: ночной прохожий подавился кинжалом, раз этак пять. Если не больше. Но это только на первый взгляд.
Вора-ведьмака смутили некоторые мелочи. Ну, во-первых, убитый, при наличии многочисленных ран, явно не сопротивлялся. Это было не в обычаях ашурских переулков, но это было так. Во-вторых, тело было еще теплым. Прохожий был убит совсем недавно, не больше чем полчаса назад. Значит, если и нашелся такой мирный сумасшедший, без сопротивления и криков подставивший глотку под нож, то время для его убийства было выбрано явно неудачно. В это время на улице полно народа, а на всяк роток не накинешь платок. Убийца должен был это понимать, особенно если вспомнить неистребимую тягу большинства ашурцев к деньгам.
Стукачи были в доле со стражей, и любой, не принадлежащий к гильдии Ночных Убийц, щедро платил страже за молчание. Часть денег тут же оседала в карманах длинноухих соглядатаев, заставляя их более рьяно вынюхивать подобные дела. А если же не заплатить страже, то приходилось еще давать денег и его милости городскому судье, со всеми его соратниками и писцами. Аппетиты судейских Винт себе отлично представлял.
Тем не менее убийце было наплевать на огласку, стражников и судей вместе взятых. Такое мог себе позволить лишь полноправный член гильдии Ночных Убийц. Но и к этим, весьма почтенным гражданам города неизвестный явно не принадлежал. Никогда убийцы не нарушали своих обычаев, даже за самую щедрую плату. А по всем старинным, освященным веками правилам гильдии смерть должна собирать свою жатву ночью. В последнее время в Ашуре появился легендарный Лука Брагин, способный выполнить любой заказ, но даже он свято соблюдал этот обычай: убивай только ночью и никак иначе!
Одет убитый был в обычный для ашурского жителя серый плащ с капюшоном, но теперь, помня рассказ покойного повара, Ратибор пригляделся к телу повнимательнее. После чего, быстро оглянувшись по сторонам, торопливо обыскал тело. Ничего ценного не было, убитого явно уже успели обшарить, но ведьмака интересовали не деньги, а кое-что другое, способное объяснить, кто он такой и откуда.
Усилия ведьмака не пропали зря. Пусть от вспоротого живота покойника нестерпимо воняло, но при
