– Ай! – взвизгнул Задов и подпрыгнул на месте, едва не достав макушкой до кончика сосульки, свисавшей из-под потолка.
Кузнецов умудрялся ходить бесшумно даже в тяжелых горных ботинках. Он с неподдельным любопытством разглядывал расхристанного подчиненного.
– Шо я сегодня такой нервный?! – Лева затравленно озирался по сторонам, не выпуская из рук четок. На всякий случай проверил кошелек за пазухой. На месте.
– Совсем невтерпеж, Лева? Или как? – повторил вопрос Николай.
– Или как! – огрызнулся одессит. В подробности он вдаваться не собирался.
Кузнецов увидел четки. Он раньше не видел такой вещицы у Задова. Неодобрительно хмыкнув, командир спросил:
– Ты знаешь от чего все беды человечества? – и, не дождавшись ответа, продолжил: – От того, что хотят присвоить чужое.
– Ага, щас, присвоить! А шапочка вязаная? – Лева начал застегивать форму и продел руки в петли амуниции. На голову пришлось накинуть капюшон куртки. В ледяном подземелье начали мерзнуть уши, готовясь свернуться в трубочку от холода.
Они осторожно выбрались из грота на свежий воздух. Никого. С неба сыпался снег. В наступавших сумерках местность была неузнаваема. Поминутно оглядываясь, разведчики продолжили спуск к перевалу. На краю каменной площадки они наткнулись на замаскированное гнездо снайпера. Вокруг валялись стреляные гильзы. Снег не успел засыпать отпечатки тела и ног. Десантники чудом разминулись со стрелком в сгущавшейся на глазах темноте и тумане, скрадывающем звук шагов.
До своих разведчики добрались без приключений. Звук бубна указывал путь надежнее любой путеводной звезды. Тем более, на небе все равно ничего невозможно было увидеть из-за сплошной серой мглы. Перестрелка давно стихла. Сражаться, когда ничего не видно, никому не интересно.
– Заждался я вас,– только и сказал Латын товарищам, вынырнувшим из тумана в двух шагах от него.
– Шо дальше будем делать, хлопцы? – Когда Задов начинал нервничать, его одесский говор становился заметнее. На горы опускалась чернильная ночь, и морозило не на шутку.– Завтра егеря попрут, шо ваш пароход «Товарищ Нетте».
– Хорошо воюют. Упорные,– устало согласился Кузнецов.– Ничего не боятся.
– Когда во что-то веришь, смерть не страшит.– Шаманов положил бубен на камень и начал копаться в своем бездонном бауле.– Скоро будет совсем темно, тогда и начнем.
Оставалось ждать. Разведчики втроем сидели на длинном обломке гранита. Палатку еще днем разнесло в клочья шальной миной. Чудом уцелел походный примус. Задов хотел его разжечь и хоть немного погреться. Кузнецов запретил, сославшись на светомаскировку. Но Лева не сдавался, сделав вид, что не слышит; достал коробок спичек. Ему очень хотелось погреться у примуса, на котором еще вчера варили обед. Сидеть без движения, даже в таком огромном и экзотическом холодильнике, как Тибет, Задову было некомфортно.
Командиру группы пришлось выдирать горелку из цепких рук одессита, отдирая палец за пальцем. У Николая руки были как стальные клещи. Наконец Задов уступил. Свои длинные холеные пальцы он берег и любил. В далеком беззаботном детстве Лева мечтал стать скрипачом, заглядываясь на мальчиков с бабочками и черными футлярами в руках. Мечта так и осталась мечтой. Стоит сказать, что ловкие пальцы не раз пригодились в карьере экспроприатора и последовательного борца за чужую собственность. Ни один музыкант-виртуоз не смог бы сравниться с Левой по части ловкости рук. Мелочь по карманам тырить – это вам не на скрипочке пиликать!
Чтобы хоть немного согреться, разведчики накинули на себя лохмотья палатки – рваные обрывки из прорезиненного брезента, подложив под себя мотки альпийских веревок. Так и сидели, выбивая зубами мелкую дробь. Было холодно и скучно. Лева достал из кармана четки и стал перебирать костяные шарики. На душе полегчало, но теплее не стало.
Ночь была трудной, сплошной холод без единой минуты сна. Облака потихоньку осыпались колючим инеем, над головами появилось звездное небо. Большая Медведица начала свой путь по небосводу. Ее ковш почти касался вершины горы, под которой сидели десантники. Полная луна выкатилась из-за отрога, похожего на голову богатыря. В ее мертвенном свете беспокойно зашевелились тени в расселинах скал.
– Пора! – Отрядный священник достал из сумки корягу, напоминающую дракончика, и костяную свирель. Он набрал в грудь побольше воздуха и поднес свирель к губам.
Над горами поплыли визгливые, скрежещущие звуки. Николая передернуло. Мелодия задевала даже его слух, привычный к взрывам и канонаде. Музыка холодила душу, и от заунывных трелей щемило сердце.
– Он хочет немцев свести с ума,– поделился догадкой Лева.– Через пять минут они все застрелятся от тоски.
– Наглядный пример изуверских методов психологической войны в действии. Куда катится наш мир?! – согласился Кузнецов.
– Ой! Глянь-ка! – Задов показывал командиру за спину.
Николай без особого желания обернулся. У коряжки зажглись тусклым огнем два красных глаза. Глаза смотрели злобно, время от времени помаргивая. Деревяшка осторожно пошевелила головой на изогнутой шее и встряхнулась. По изогнутым обрубкам корней прошла дрожь.
Шаманов сильнее раздул щеки и взял нотой выше. Коряга замахала сучьями, похожими на крылья – сначала медленно, а потом все быстрее, ускоряя темп. Николай отвернулся и незаметно сплюнул три раза через плечо. Сейчас смотреть в темноту ему было намного спокойнее и даже интереснее.
Кузнецов глядел прямо перед собой и вспоминал. Один гестаповец рассказывал, что можно достигнуть состояния, когда сидишь с открытыми глазами и ни о чем не думаешь. Он говорил, что это считалось высшим шиком во всех армиях мира, но достичь такого самоуглубления дано не многим. Николай поймал себя на том, что последние минуты пялится в темноту, а в голове ни одной мысли. Если не считать мысли о том, что в голове ни одной мысли, он достиг заветной цели! Неужели легендарное армейское просветление снизошло на него? То, о чем он слышал в офицерском кафе далекого города Ровно, свершилось! Николай почувствовал, что темнота начинает к нему пристально приглядываться. И об этом побочном эффекте рассказывал краснолицый Хартман. Опасен он или нет – об этом не было сказано ни слова, но пустота словно расступалась перед Кузнецовым. Темнота и ледяное «нигде» снежной лавины, из-под которой его откопал Задов, не прошли бесследно – Николай обрел способность ни о чем не думать. Шикарно! Теперь можно тянуть армейскую лямку, не терзаясь разными мыслями о том, например, что ты – безликая статистическая единица, болтающаяся на краю тридевятого света по прихоти равнодушных кадровиков, засунувших тебя в отряд особого назначения. Проще говоря, расходный материал.
Пустота расступалась, а сам Николай белесым туманом растекался по мирозданию и окружающим горам. Очень даже ничего быть туманом! Вообще-то Кузнецов не любил реальность – ни эту, ни какую угодно другую. Везде одно и то же. В сердце кольнуло. Перед глазами побежали строчки автобиографии из личного дела… Коля рос обыкновенным мальчиком. Учился в простой школе, занимался стендовой стрельбой. Музыкальную школу по классу фортепиано проигнорировал, но зато очень хорошо рисовал и любил это дело. Мама часто говорила подружкам: «Всем бы таких детей, как Коля: всегда чистенький, аккуратный. Почти отличник». Родители не могли нарадоваться на свое чадо, уже в детстве решившее стать великим художником. Отец немного упрямился и мечтал воспитать Николая филологом-переводчиком. Однажды он подарил сыну на день рождения русско-немецкий словарь в обложке из кожи с золотым тиснением. Эх, папа, если бы ты только знал, к чему это приведет, то вряд ли купил бы этот словарь! Конечно, ты бы купил набор красок и раскладной мольберт. Когда Николай подрос, он рисовал уже на топографических картах, нанося на них оперативно-тактическую обстановку, а в лучшем случае зарисовывал по памяти физиономии тех, кто подлежал ликвидации. Вот сколько разных дорог открывает перед нами судьба… Выбирай не хочу.
Командир разведчиков осознал, что все-таки думает, а точнее, вспоминает детство. Эксперимент по достижению армейского просветления провалился. А удача была так близко. Николай с грустью подумал: «Наверное, мне пока нельзя на волю – не имею права». Он тряхнул головой, прогоняя остатки
