посреди перекрестка, парализованный одним видом несущегося к нему на бешеной скорости грузовика. Страха, как ни странно, не было. Он попросту не успел испугаться. А огромный грузовик неотвратимо мчался навстречу…
Мычание, вырывавшееся изо рта Тарана, по всей видимости, все-таки достигло чьих-то ушей. Ближайшие охранники начали недоуменно оборачиваться; Нож рефлекторно потянулся к кобуре. А Кастет все шел вперед, не догадываясь, что аморфная масса за его спиной пришла в движение. Собственно, в сознании Тарана охранник почти не двигался — ноги его с чудовищной медлительностью плыли над землей, будто преодолевая какую-то невидимую преграду, и только мысли хозяина Подворья мчались в ночи раскаленными болидами. Неторопливый марш сопровождался тем же невнятным мычанием Хэнка — звуковым фоном этого безумия…
Все происходило будто в замедленном просмотре, кадр за кадром. На двадцать пятом, не раньше, перед глазами Тарана замелькали ребристые протекторы, которыми были оснащены шины грузовика. И Хэнк с неизбежностью понял, что этот узор вот-вот отпечатается на его физиономии, утрамбовывая в асфальт все, включая зубы, пистолет, бронежилет, а также пластину в затылочной кости. Поздно куда-то бежать.
Оскал Черепа достиг прямо-таки неприличных размеров. Гангстер повернулся к одному из телохранителей и качнул головой. “Череп” тут же потянулся к карману. Вне Тарана, вероятно, события развивались чрезвычайно стремительно, учитывая, что Кастет все еще не поставил ногу на землю, но мозг Хэнка, как ни пытался он заставить его привести в действие тело, вместо этого занялся созерцанием да скрупулезным обдумыванием, каким будет следующий маневр этого столь медлительного тела, в миллиметрах рассчитывал движения рук, каждое колебание голосовых мембран. С аналогичным же успехом это время можно было посвятить написанию какой-нибудь жутко неуместной лирической поэмы, потому как изменить все равно он ничего не мог…
Охранник Черепа достал из кармана нечто, что прекрасно поместилось в его кулаке. Портативные размеры прибора (а это был именно прибор, ведь Хэнк придирчиво просчитал вероятности) позволяли осуществлять с ним нужные манипуляции незаметно для большинства окружающих… А Кастет приближался по миллиметру в час, но и Хэнк не мог отклониться от курса. Его окружали телохранители, которые даже не догадывались о происходящем. Замысел Черепа был вполне ясен — смерть хозяину Подворья принесет его же охранник, собственными руками.
Наконец до Кастета как будто дошло. То ли разобрал что-то из прорвавшегося наконец отчаянного вопля Тарана, то ли сам почувствовал подвох. Парень остановился как вкопанный и начал оборачиваться. “Посылка” с мнимыми долларами все так же покоилась в его сильных руках. Кастет и не думал с ней что- либо делать. Он воплощал саму надежность и, похоже, намеревался во что бы то ни стало вручить ее своему хозяину.
Едва охранник успел развернуться вполоборота (Тарану показалось, будто прошла целая вечность), как статуи “черепов” пробудились к жизни — черная кожа и скальпы из розового мрамора — почти синхронно, без явной команды.
Это и была та подспудная активность, что сменила благожелательное спокойствие на прямую и явную угрозу. Таран, благодаря своим старым, однако доселе неизученным способностям, воспринимал себя одновременно в прошлом, настоящем и частично — в будущем. Поэтому он не удивился, увидев в руках пистолеты, когда “черепа” еще даже не успели достать оружие из-под кожаных курток. В глазах Хэнка они отпечатались рентгеновскими снимками. Такого прежде с ним не случалось.
Вместе с тем он знал прецеденты. Эффект “расслоения времени”, как его называл Таран, переживали считанные единицы среди лучших бойцов. Они неким образом погружались в себя, благодаря чему каждое мгновение реального времени растягивалось наподобие жевательной резинки, превращаясь в мгновения СУБЪЕКТИВНЫЕ. У этих бойцов появлялось достаточно времени, чтобы принимать верные решения и выходить победителем из неравного боя. Сам Таран испытывал подобное всего три раза — давным-давно, в залитой кровью Яме. И — этим вечером.
Такой способностью хозяин Подворья чрезвычайно гордился — до самого недавнего времени,
В те нечастые моменты, когда ему удавалось разговорить Курта Страйкера (этот мохнатый паренек, как Таран обнаружил, был не то чтобы болтлив, но довольно общителен — тягостное молчание его угнетало), Хэнк узнавал множество любопытных вещей. В особо экстремальных ситуациях метаморф тоже переживал эффект “расслоения времени”. Хотя и по-другому. Легендарные гладиаторы “античного прошлого” Клоповника в подметки не годились метаморфу. Он мог не только тормозить субъективное время, но и, что самое любопытное, форсировать собственный организм до соответствующей скорости. Легендарные гладиаторы могли сколь угодно просчитывать свой следующий шаг. Волк пронесся бы меж ними смертоубийственным вихрем, безжалостно, стремительно и хладнокровно.
В настоящий момент Хэнк завидовал именно этой способности. Невзирая на состояние, в котором он пребывал, хозяин Подворья был бессилен что-то предпринять. Свирепость и — главное — скорость Страйкера ему бы очень пригодились. Но, как обычно, довольствоваться приходилось только тем, что послал Господь Бог, а потому Таран отбросил праздные мысли. “Волчонок” сидел в своей клетке. А если бы и не сидел, то, в любом случае, не стал бы помогать тюремщикам…
“Черепа” доставали оружие. Охрана Подворья разразилась гневными криками — звуки растягивались, размазывались по застывшему воздуху, — кто-то также тянулся к кобуре. Ситуация стремительно достигала критической массы. А в центре этого реактора, конечно, стоял Кастет со своим пакетом. Он с удивлением обнаружил, что намерения бандитов далеки от благих, но еще не сообразил, что лично он, Кастет, может с этим поделать. Погибать не хотелось. Неизбежность, тем не менее, зачитала приговор.
Тарану было непросто судить, однако, похоже, его заторможенный крик все-таки вылился в конце концов во что-то членораздельное. “БРОСЬ ПАКЕТ, ТУПИЦА!! ТАМ БОМБА!!!”
Вот что крикнул Хэнк Таран. И тысячу раз пожалел, что не придумал что-нибудь короче. Хватило бы единственного слова. Вроде “БРОСЬ!”, “БОМБА!”. Но не “ТУПИЦА”… Это Таран твердил потом каждый день.
Охранник с томительной медлительностью перевел взгляд на сверток, который он тискал в своих сильных руках. Выражение его лица менялось с недоверчивого на разочарованное (точь-в-точь как у ребенка, который рождественским утром обнаруживает под пластмассовой елью не вожделенную кибердеку новой модели, а коробку оптических дисков с ускоренным курсом японского), а затем — на уродливую маску, расписанную черными узорами страха, гнева и ярости. Охранник наконец-то понял, в чем фокус.
Череп, впрочем, вел какое угодно шоу, но не “ЧТО? ГДЕ? КОГДА?” Он не вручал призы догадливым и не делал подсказок самым тупым. Тянуть не имело смысла, требовалось вскрыть “черный ящик” по- настоящему, оголить его секретное нутро.
Гангстер привел в действие прибор, что сжимал в руке. Пошла цепная реакция. Пауза заняла доли мгновения, но Хэнк, тем не менее, ее остро почувствовал. Радиоволна преодолела считанные метры и передала команду “штаба” приемнику. Ну а тот, в свой черед, замкнул нехитрую цепь: детонатор — капсюль — энное количество популярной на черном рынке взрывчатки. Назначение такого устройства заключалось в разрушении. Саморазрушение — единственная достижимая цель.
Тарану казалось, будто сердце бьется у него в ушах. На самом деле это пульсировало ВРЕМЯ. Мгновения срывались с эталонного хронометра и мчались вниз, к бренной земле, чтобы разлететься вдребезги. Так на заре времен, когда время еще не являлось таковым, деформация породила существующую ныне материю. Смерть — суть и мера всех вещей. Энтропия и время — ближайшие родственники.
Кастет попытался избавиться от свертка. С тем же успехом можно отбивать кассетные бомбы кухонной сковородой. Не успели подушечки пальцев прервать контакт с бумажной упаковкой как на свет родился взрыв. Он прорвал упаковку, и, набухая, стал расширяться в объеме, отталкивая застывшую воздушную среду. Огонь развернулся наружу широким стеганым одеялом, которым тут же и укутался Кастет.
В восприятии Тарана это произошло не единовременно, но в несколько обстоятельных этапов. Первыми показались огненно-ржавые языки, полощущиеся в сознании Хэнка лоскутками безобидного шелка. Они протянулись к Кастету и сомкнули в страстных объятиях, будто возлюбленная. Руки бедолаги исчезли в мгновение ока — по самые локти, клыки пламенной пасти сомкнулись и уже не разжимались.
