бледное бескрылое существо, покрытое толстым слоем плоти, безобразное телом и духом.
— Эта мерзость, Верховный Правитель, эта раса пересекла границы владений зоров. Она не чтит ни Внутренний, ни Внешний Порядок.
Она не имеет права на существование. Это вызов вам. Это вызов мне.
Я возлагаю на тебя великое бремя. Ты должен уничтожить эту расу, стереть ее с лица небес.
Если же ты… — при этих словах Всемогущий, наконец, явил ему свой страшный облик, — не сделаешь этого, то ни ты, ни твои преемники никогда больше не увидят меня.
На этом сон прервался. Это не был последний сон, который увидел его досточтимый отец, но он стал грозным сигналом. Повсюду — не только в Зале Медитации, не только на родных планетах зоров — его собратья стали претворять в жизнь призыв Всемогущего эсЛи. Постепенно отец Верховного Правителя, а затем и сам он, его преемник, вернулись в мутный океан вещих снов и повели за собой расу зоров.
Память о том страшном сне никогда не покидала его и время от времени она звучала в его сознании с новой силой — словно что-то пыталось вырваться из темного мира снов или что-то произошедшее в мире света хотело найти отзвук в снах Верховного Правителя.
Находясь в Зале Медитаций и ожидая вещего сна, Верховный Правитель задавался вопросом, что же это было — и было ли на самом деле?
Стратегия, которой Империя придерживалась на протяжении более полувека («сведение игры вничью»), могла с наименьшими затратами и наибольшим эффектом превратить любого врага в союзника, правда, при условии, что этот враг был бы более разумен, чем зоры. Несмотря на то, что действия зоров становились все более яростными и агрессивными, человечество оставалось верным себе, отвергая рискованные, но потенциально победоносные стратегии во имя того, чтобы сохранить или даже упрочить существующее положение вещей.
На протяжении двух столетий Империя именно так действовала против бунтующих колоний и добилась впечатляющих результатов. Если повстанцев нельзя было усмирить применением «допустимой» силы, то требования колоний, сводившиеся в основном к политической автономии в рамках Империи, преференциям в торговле и — иногда-к представительству в Сенате, удовлетворялись, после чего бьющая ключом энергия повстанцев направлялась на защиту ненавистного им режима. Дед правящего императора довел эту политику до апогея: он потребовал проявлять «сдержанность» по отношению к зорам сразу же после того, как они расправились с Элайей. «Никогда не надо отторгать от себя потенциального союзника, — говорил он, — даже если сейчас он и воюет с вами». И вот на протяжении шестидесяти лет, пока люди и зоры изнуряли друг друга в кровавых схватках, Солнечная Империя вела игру «на время», надеясь превратить врагов в союзников.
Разрушение планеты Л'альЧан внесло слишком малый вклад в усмирение зоров, однако недвусмысленно указало на то, что адмирал полностью отверг прежнюю стратегию. Это стало первым очевидным доказательством перемен в ходе войны. Естественно, эмоции по поводу разрушения чисто гражданского объекта не обошли цензоров, тщательно вымаравших всякие упоминания об этом в официальных донесениях и личной переписке. В глазах всего Имперского флота победа при Л'альЧан стала выглядеть еще более достойно, ибо царящий среди военных политический консерватизм был подкреплен решением командования скрыть информацию от «гражданских». Сенат и имперские министры, хотят они этого или нет, получат ее попозже. Что же касается общественности, средств массовой информации и Красного Креста, то они были слишком далеки от «реального мира», и поэтому их даже не принимали во внимание.
Сергей вышел из душа и, на ходу вытираясь полотенцем, подошел к столу, где лежало приглашение. Несмотря на повсеместное использование электроники, оно было написано от руки на кремовом листе бумаге с изображением герба Империи и двух белых роз — эмблемы «Ланкастера». Несколько часов назад конверт принес посыльный, изрядно нервничавший первогодок, готовый раствориться в воздухе при первом же недовольном восклицании Сергея. Коммодор, сохраняя серьезную мину, подобающую его высокому званию, в глубине души умилялся тому, как юноша, заикаясь и краснея, передавал приветствия капитана Уэллса, вручал конверт и ждал, когда ему разрешат удалиться.
Сергей сел за письменный стол, откинувшись на спинку кресла и позволив ей адаптироваться к его позе, и взял приглашение в руки. «Офицеры «Ланкастера» выражают свое уважение коммодору Торрихосу…» При обращении к капитану корабля следовало бы написать: «Младшие офицеры «Ланкастера» выражают свое уважение к капитану…». Конечно, при этом надо было иметь в виду, что его ответственность распространялась далеко за пределы корабля. Им потребовались недели, чтобы найти достойный повод для его приглашения в кают-компанию: обычно такие встречи происходят во время первого космического прыжка. Возможно, они считали, что до этого он был слишком занят. Что ж, теперь такой повод был найден: боевые офицеры с других кораблей уже давно искали возможность познакомиться с самым достойным капитаном эскадры, и «Ланкастер», хотя и был адмиральским и коммодорским флагманом, впервые удостоился такой чести.
Сергей положил приглашение на стол и бросил полотенце в сторону бельевой корзины. «Высокий чин дает свои привилегии», — усмехнувшись, подумал он: заступивший на вахту дневальный в отсутствие коммодора приведет его каюту в порядок. Подойдя к шкафу, он достал новый комплект форменной одежды и, стоя перед зеркалом, принялся одеваться, одновременно думая о предстоящем вечере.
Из всех традиций, существовавших на флоте (а их можно насчитать великое множество!), собрания в кают-компании были самой приятной. В эпоху морского флота на Земле капитан имел свою собственную каюту и свои привилегии. Другие офицеры личной каютой зачастую не располагали, и у них не было места, чтобы позаниматься, отдохнуть или развлечься. На космических кораблях первого поколения, с их огромными и неэффективными двигателями, отсеки были малы и переполнены. Все офицеры, за исключением капитана, спали «щекой к щеке» вместе со всей командой. Однако привилегии офицерской кают-компании ревностно оберегались.
С течением времени все изменилось. Оснащение кают-компании, даже на борту такого военного звездолета, как «Ланкастер», становилось заметным событием в жизни всего корабля, его офицеров и особенно капитана. Наиболее состоятельные командиры даже платили за это из своего собственного кармана. Сергею и его непосредственному предшественнику, Теду Мак-Мастерсу, удалось воспользоваться тем немалым «наследством», которое им оставил первый капитан нового «Ланкастера», сэр Малколм Рединг. Как уже говорилось, у сэра Малколма был один из лучших столов на всем флоте, а Тед и позднее Сергей сделали все, чтобы поддержать эту репутацию. Во время первого похода Сергея в кают-компании был устроен торжественный обед для адмирала Буланже. Сергей был просто ошарашен этой церемонией, и даже Тед Мак-Мастере выглядел озабоченным и нервозным. Впоследствии Сергей, конечно, понял, что, произведя благоприятное впечатление на влиятельного адмирала, «Ланкастер» стал одним из самых заметных кораблей флота. На этом примере он впервые убедился, какую важную политическую подоплеку таят в себе застолья в кают-компании.
Вспомнив об этом, он подумал, не было ли и в готовящемся торжестве какого-либо неизвестного ему подтекста. Конечно, такой вечер давал возможность встретиться со старшими офицерами «Гагарина» — Элайн Белл, Лу Корнийо и Энн Маркое — на «нейтральной» территории. Но, возможно, за всем этим скрывалось и еще что-то, на что ему следовало бы обратить особое внимание.
Стараясь не забивать себе голову этими мыслями, он облачился в парадную форму и теперь полностью соответствовал своему званию коммодора флота. Задержавшись на мгновение у зеркала, он окинул себя взглядом, словно готовился к строевому смотру — стряхнул пылинку с правого рукава, поправил форменную блузу. Седина в его волосах становилась все заметнее, но это не слишком его волновало, а наметившиеся морщинки вокруг глаз больше указывали на пережитые трудности, чем на возраст. Прихватив фуражку, Сергей вышел из каюты.
«С тех пор пройден немалый путь, — напомнил он себе. — С тех пор, когда меня могли поразить
