сочувствовала, плакала вместе с ним, чувствуя, как слезы испаряются на щеках от жара, но помочь ничем не могла.
В такие моменты я только отчаянно молилась, толком не понимая, кому именно возносятся мои молитвы. Но отчаянно уповала на бесконечную милость этого неведомого кого-то, поскольку убегать и прятаться попросту не осталось сил и возможности. И еще просила, чтобы этот кошмар закончился как можно быстрей и земля смогла отдохнуть, восстановиться от всего пережитого, вновь стать сильной и, главное, живой. Но, к сожалению, воцарившаяся в природе вакханалия и не думала прекращаться.
В такие моменты я лишь глубже убеждалась в том, что больше на земле никогда и ничего не будет по-прежнему. Действительно, повсюду воцарился Хаос, распустив свои темные алчные щупальца над миром и уничтожив все живое вокруг, саму Жизнь.
Осознавать подобное было тяжело, боль ощущалась физически: взрывала сердце и обжигала виски раскаленными вспышками, давила на грудную клетку, мешая дышать, сводила тело судорогой. Я задыхалась от жалости и сострадания, скулила, подобно раненому зверю, но упрямо шла вперед, уже не зная и не понимая, зачем нужен весь этот путь и к чему, собственно, стремлюсь.
Было ли мне страшно?
Нет, уже не было.
Исчезли все чувства, оставив мне одну только боль.
Впрочем, этого было вполне достаточно для того, чтобы помнить — я еще жива. Только в моей ситуации вряд ли это являлось достоинством. Скорее, недостатком. Ведь все они — люди, звери, птицы — уже отмучились на этой земле и ушли в лучший мир. Моя же чаша мучений еще не выпита до дна. И, что вполне вероятно, может оказаться бездонной. Я в полной мере осознавала подобную вероятность, но все же отчаянно уповала на лучшее — скорую смерть.
К сожалению, мой рассудок не выдержал испытаний и однажды благополучно покинул меня. Я забыла, кто я такая, забыла свое чувство вины, забыла боль.
Теперь я больше не существовала как отдельный последний выживший человек. Я стала частью этой мертвой земли, щепками деревьев, плотью разлагающихся животных. Я потеряла слух и речь, утратила чувствительность, воспринимая окружающую действительность одним только нужным и верным для себя способом — видением. Мои глаза стали для меня всем и ничем одновременно, поскольку все, что я видела, являлось восприятием больного рассудка, который заведомо искажал поступающую информацию, но только я этого не понимала и воспринимала все образы как должные и истинно верные.
Но, как ни странно, изменения происходят именно в тот момент, когда их совсем не ждешь, и рано или поздно все плохое имеет свойство заканчиваться.
Однажды на рассвете закончился и лес. Переплетения мертвых ветвей над моей понурой головой сменились чистым серым небом, а стволы деревьев больше не закрывали обзор. Впрочем, я не обратила особого внимания на подобные перемены. Куда больше меня заинтересовал странный объект на горизонте, который воспринимался как чуждый, поскольку не являлся частью природы.
Точнее, частью природы этот объект все же был, но только сильно искаженной. Людское вмешательство исказило первоначальную природу камней, сдвинув их с законного места, придав иную форму и сложив в неправильном порядке. Видимо, люди искали там укрытие, но не нашли, поскольку от нагромождения камней отчетливо веяло смертью.
Немного поразмыслив, я все же решила посмотреть своими глазами на непонятный объект и поплелась в его направлении. Когда тусклое солнце, растерявшее свои первоначальные краски, вошло в зенит, я остановилась перед высокой городской стеной, напротив приоткрытых ворот.
Что и говорить, город был чужим для меня. Я бродила по улицам уже довольно долгое время, но никак не могла успокоиться и привыкнуть. В воздухе витали ужас и смерть. Беспощадная смерть, унесшая жизни многих людей, точнее, всех до единого.
Куда бы я ни направилась, на каждом шагу попадались трупы и мусор. Развалины домов, пыль и грязь затрудняли мое и без того медленное передвижение, и я уже начала сердиться на себя за то, что сунулась сюда без всяких на то причин. В лесу было лучше — там была природа, а здесь вокруг все было заключено в камень, который сейчас валялся под ногами бесполезными обломками.
Как ни странно, окружающая картина не вызывала во мне ни капли жалости и сострадания. Ничего, кроме раздражения. Видимо, с потерей рассудка я лишилась и самого главного — сердца, способного чувствовать. Но сейчас я не осознавала этой потери и нисколько не жалела о ней. Хотелось только одного: скорее покинуть пределы этой мрачной обители и уйти обратно в лес. Но поскольку возвращаться назад было довольно далеко, я просто шла вперед, краем сознания понимая, что рано или поздно увижу очередные городские ворота, через которые смогу спокойно уйти. Нужно было только терпеливо ждать и, соответственно, идти.
Чем дальше я шла, тем сильней росло во мне раздражение. Я не понимала, как люди могли уйти сюда, и, отгородившись от природы, променять лес на камень. Чем глубже я задавалась этим вопросом, на который никто не мог дать мне ответа, тем больше ненавидела людей за их неправильность и даже неверность. В итоге пришла к умозаключению, что отсутствие живых в городе — это даже хорошо, иначе я сама растерзала бы их собственными руками.
Разумеется, все воспоминания о том, что я сама являюсь точно таким же человеком и когда-то жила в подобном городе, в моем помутившемся рассудке полностью отсутствовали. Сейчас я была больше похожа на дикого зверя, очень злого и одинокого.
Солнце уже клонилось к горизонту, когда мое внимание неожиданно привлекли очередные развалины, которых в этом городе было бесчисленное множество, а точнее, тело, лежавшее возле этих развалин.
Это как если идешь себе, ни на что не обращая внимания, а потом вдруг застываешь, словно упираешься в невидимую преграду, мешающую тебе сделать следующий шаг. При этом ты точно знаешь,
Я тоже знала, поэтому молча подошла к телу, встала перед ним на колени, выпустив верную палку из рук, и перевернула его, а затем, стряхнув пыль и мусор, уставилась в незнакомые, искаженные смертью черты.
Мужчина. Лицо тусклого серого цвета, запыленные ресницы обрамляют светло-голубые глаза с застывшим взглядом, длинные светлые волосы испачканы в грязи.
Ничего особенного. Мне этот человек незнаком, поэтому я равнодушно опустила тело на землю и собралась уже встать и отойти. Но что-то неведомое заставило меня повернуть голову и еще раз всмотреться в безжизненные черты.
На шее мужчины я увидела медальон. Еще до конца не осознав, чем именно он мне так интересен, я потянулась к нему и схватила в руки, разорвав витой шнурок. Затем легко открыла крышку, нажав ногтем на скрытую пружину.
С внутренней поверхности золотого кругляша на меня взглянуло до боли знакомое изображение светловолосого мальчика. Одного взгляда в его глаза цвета пронзительной синевы оказалось достаточно для того, чтобы меня накрыло с головой душераздирающее ощущение неправильности и фальши. Далее последовали неожиданные, но спасительные перемены. Измученное тело сковало морозом, пробрав меня самых костей ледяной судорогой, а мозг взорвался вторжением настоящей памяти. Причем поначалу воспоминания яростно отторгались мной, с трудом преодолевая возведенный сознанием барьер неприятия. Но постепенно истинные образы и события заняли свое положенное место, вытеснив из памяти ложь, и позволив мне взглянуть на происходящее другими глазами. Моими глазами.
Разумеется, я сразу же узнала лежащего передо мной человека. Это был Талейн. Но мой восстановившийся рассудок отказывался столь быстро воспринимать новую боль. Стоя на коленях перед телом мужа, я попросту отказывалась верить в его смерть.
— Этого не может быть! — твердила я, гладя ладонями застывшее лицо. — Ты не можешь умереть! Это всего лишь чья-то злая шутка и ты просто спишь. Но сейчас ты услышишь меня и проснешься. Все будет хорошо. Слышишь? Все будет хорошо!
Я глухо повторяла бесполезные слова, удерживаясь на краю истерики лишь фанатичной верой в то,
