Он любил университетскую библиотеку. Несмотря на то что Александрийск был небольшим городом, да и университет был одним из самых маленьких в стране, библиотека поражала своей величиной и богатством даже заезжих ученых из обеих столиц.
Здание библиотеки было больше, чем главный корпус университета, а уж хранилище и вовсе необъятным, никто и не знал, что таится под его тихими сводами, что ждет своего часа в его прохладных недрах.
Пинт присел за стол, включил лампу и стал выписывать в блокнот нужные куски. Эта работа никогда не утомляла его. Он делал множество сокращений, понятных только ему, основные тезисы подчеркивал, определения помечал волнистой линией. Его так увлекло это занятие, что он не заметил, как кто-то сел напротив.
Он все же оторвался на секунду — когда перелистывал страницу — и бросил беглый взгляд перед собой, потом снова уткнулся в блокнот. И вдруг… холодок пробежал между лопатками, и во рту пересохло. Он сидел, тупо уставившись в стол, и боялся поднять глаза, боялся, что этот мираж исчезнет. Если не смотреть, у меня останется хотя бы надежда. Все еще не веря беглому восприятию — может быть, я вижу лишь то, что хочу видеть? — он заставил себя посмотреть еще раз.
Это была она.
Та, девушка с фотографии, сидела по другую сторону стола. Сомнений не было: толстая русая коса, изящная шея, голубые глаза, и даже блузка на ней была та же самая — белая, без воротника, с узкими красными и синими полосками вокруг выреза.
Пинт зажмурился и помотал головой. Девушка улыбнулась.
— Я не исчезну, — сказала она. Оскар улыбнулся ей в ответ.
— Это было бы ужасно. Не знаю, как бы я это пережил… — Он осекся. Чуть было не выложил, что давно ее знаю. Интересно, как бы она отнеслась к моему рассказу о краже из фотосалона? Покрутила бы пальцем у виска? Или просто рассмеялась? — Я хотел сказать, что вы… прекрасно выглядите… — Он прикусил язык. Чуть было не ляпнул «гораздо лучше, чем на фотографии».
Девушка снова улыбнулась. Она все время улыбалась. Казалось, сама природа создала ее лицо для этой легкой, нежной, какой-то даже виноватой улыбки.
— Что вы читаете? — спросила она.
— «Психиатрию» Блюлера. Собственно, не читаю, а перечитываю. Я… — тут Пинт расправил плечи и постарался добавить значительности своему голосу, одновременно чувствуя, что выглядит при этом довольно глупо, — психиатр. Заканчиваю ординатуру, — произнес он уже тоном попроще и побыстрее, чтобы не останавливаться на том досадном моменте, что он пока только ординатор.
— Говорят, если посадить психиатра с больным, считающим себя Наполеоном, на целый год в отдельную палату, то еще неизвестно, кто оттуда выйдет: два нормальных человека или два Наполеона. Это правда?
Пинт хотел было снова напустить на себя важность и начать рассуждать о том, что настоящий врач, конечно, всегда принимает переживания пациента всерьез, близко к сердцу, но при этом никогда не забывает, что должен существовать некий защитный барьер, который… Но девушка была так мила и открыта, что подобная напыщенность показалась ему неестественной и ненужной.
— Да… Скорее всего, два Наполеона. И вообще, — он перегнулся через стол, и понизил голос до заговорщицкого шепота, — скажу вам откровенно — в нашу специальность идут только люди особого склада.
— Потенциальные сумасшедшие?
— Точно. — Он подмигнул ей. А ведь я недалек от истины. Интересно, что бы ты сказала, узнав, что я стащил твои фотографии? — И один из них — перед вами. Позвольте представиться — Оскар Пинт. — Он церемонно поклонился.
Теперь девушка не просто улыбалась — она весело смеялась, да так громко, что толстая девица в желтом платье с влажными кругами под мышками, воздвигнувшая неподалеку от них целые бастионы из книг, обернулась и посмотрела с укоризной. Девушка зажала рот белой ладошкой, но не смогла сдержаться, снова прыснула.
— Это что, имя или фамилия? То есть, я хочу сказать, что имя, а что — фамилия? Или это вообще — прозвище?
Оскар пожал плечами. Он давно уже привык к таким вопросам.
— Оскар — имя. Пинт — фамилия.
— Странные они у вас.
— Ну почему же? Мой прадед, Чарльз Пайнт, приехал в заснеженную Россию с берегов туманного Альбиона. Там имя Чарльз мало кому кажется странным. А уж фамилия Пайнт — тем более. В России у него родился сын, которого он назвал Оскаром в честь великого писателя Оскара Уайльда. У сына тоже родился сын, которого он назвал— уже следуя русской традиции, потому что сам к тому времени порядком обрусел — в честь деда, Чарльзом. Или, чтобы было привычнее русскому уху — Карлом, хотя, на мой взгляд, имя Карл сильно попахивает баварскими сосисками с тушеной капустой. Фамилия тоже претерпела некоторые изменения — из Пайнта он превратился в Пинта. Коротко и звучно. Ну а Карл Оскарович Пинт, мой отец, недолго думая назвал меня Оскаром. Вот только не знаю, в честь кого: Уайльда или деда? Вообще-то, и тот и другой — достойные люди. Правда, у Уайльда была какая-то неразбериха с сексуальной ориентацией, а дедушка много пил — англичане говорят: «пил, как рыба», — но ни один из этих пороков мне несвойствен.
— Совсем-совсем?
— Нет, ну почему совсем? Я могу иногда…
И снова звонкий смех перебил его. На них стали оглядываться. Девушка закрыла лицо руками, плечи ее сотрясались.
— Нет-нет. — Пинт почувствовал, что и сам начинает смеяться. — Я не имею в виду уайльдовские штучки. Всего лишь пиво. Только пиво.
— Хорошо, что пояснили. А то я уже начала волноваться.
— Не волнуйтесь. Уайльду вы бы не понравились. — Пинт помолчал, решаясь. — А мне — очень, — после паузы добавил он.
К тридцати годам мужчина приобретает необходимый опыт в Сердечных делах, и Пинт не был исключением. Но сейчас он заметил, как тяжело дались ему эти простые слова. Слова чего? Признания? Да и не признания вовсе: просто он сказал, что девушка ему очень нравится, только и всего. Что в этом такого? И тем не менее сказать это было непросто, потому что девушка ему действительно очень нравилась, и то, что обычно звучало в его устах как банальное приглашение к любовному танцу, который двое исполняют в постели, взбивая коктейль из простыней, на этот раз приобрело первозданное значение, и оттого смысл этой короткой фразы, над которой он раньше даже не задумывался, изменился, стал больше. Это был тот случай, когда слово из звука превращается в плоть, Оскара потрясло это полузабытое ощущение — оказывается, простые слова могут так много значить.
— Как вас зовут?
— Лиза. Воронцова Лиза…
Лиза… Ее имя было легким и приятным, как прикосновение тающей льдинки к разгоряченному лбу. Раньше он часто размышлял, глядя на ее фотографию: как же ее могут звать? Каким должно быть имя у этого ангелоподобного существа? Странно, но «Лиза» никогда не приходило ему в голову, а теперь он думал, что ее не могли звать никак иначе.
— Лиза… — повторил он. — А меня — Оскар.
— Значит, вы — Оскар Карлович?
— Точно. Смешной англичанин, не знающий родного языка. Во мне одна восьмая часть английской крови, остальные семь — русские. Но русским я быть не могу — имя неподходящее. Англичанином — тоже. Не знаю ни языка, ни обычаев, ни традиций. Наверное, поэтому большинство считает меня евреем. В общем-то, я привык. Мой космополитизм генетически обусловлен.
Лиза улыбалась.
Пинт испытывал огромное облегчение оттого, что все произошло именно так: здесь, в библиотеке, его
