уши — нет, это он не может.
— А почему вы решили, что наша, гм… контора стоит на ушах?
— Не знаю, просто показалось. Я думал, вы обычно вызываете свидетелей повестками, и все разговоры ведутся под протокол, как положено по закону.
— Мы разговариваем со свидетелями так, как нам удобнее. Наш с вами разговор, кстати, полностью в рамках закона. А на ушах мы не стоим, хотя дело тут, не спорю, серьезное. И странное. Как думаете, Егор Леонидович хорошо разбирается в банковских системах?
— Думаю, он вообще в них не разбирается.
— А в сетевых технологиях?
— Он хороший программист, один из лучших на курсе, но мы же учимся на втором курсе, а не на пятом. А сети у нас, по-моему, начинаются в конце третьего.
— В конце четвертого. Он не занимался самостоятельным изучением компьютерных сетей?
— Нет. Он вообще этим не интересовался.
— Вы уверены?
— Абсолютно. Мы же друзья, мы часто общаемся, если бы он чем-нибудь серьезно увлекся, я бы знал.
— А если бы он захотел скрыть от вас свое увлечение?
— С чего бы? Скорее, он взял бы меня в долю. Ну, попытался бы взять, — поправился я на всякий случай.
— Понятно. Может, у него есть друзья, которые более квалифицированы в этом вопросе?
— Не думаю. Среди наших общих знакомых таких точно нет.
— Вирусные технологии он знает?
— По-моему, нет. Наверняка не знает, я бы почувствовал, если бы он знал.
— Почему вы так думаете?
— Говорят, что человек, сам написавший вирус, начинает по-другому программировать. Я точно не знаю, в чем это проявляется, но говорят, что это очень заметно.
— Это Малышев так говорит? Ни хрена себе! Откуда он узнал, что я лично знаком с Малышевым?
— Не волнуйтесь, — Царьков начал меня успокаивать, — никто ни в чем не обвиняет господина Малышева. То, что он пишет вирусы, а не только антивирусы — это секрет Полишинеля. Но он не распространяет свои вирусы, а потому претензий к нему нет. А если бы претензии были, их предъявляли бы не мы. Нас интересует только финансовая сфера, компьютерные правонарушения — это работа для ФСБ.
— Тогда почему вы меня расспрашиваете про компьютерные знания моего друга?
— Игорь Денисович, — капитан состроил укоризненную гримасу, — вы меня извините, но вопросы здесь задаю я. Вы должны понимать, что улики, приводящие следствие к цели, могут не иметь никакого отношения к сути дела. На первый взгляд. И, полагаю, вам не надо объяснять, что такое тайна следствия.
— Значит, против Егора ведется следствие?
— Вот вы опять задаете вопросы. Так уж и быть, на этот отвечу. Никакого следствия пока не ведется, просто обнаружилась одна странная вещь, может быть, это ошибка в программе, а может, хищение в крупных размерах. Надо разобраться, а вы не хотите помочь.
— Так спрашивайте, на что смогу — отвечу.
— Замечательно. Опишите, пожалуйста, максимально подробно, что вы делали в пятницу вечером.
Я нецензурно выругался про себя. Они каким-то образом проследили манипуляции Егора с несуществующим банковским счетом. Интересно, что они сумели выяснить, и как они интерпретировали то, что выяснили. Е-мое, никогда не думал, что финансовая разведка отслеживает так много! Тогда почему они не обратили внимания на кредитную историю Маринки? Там же ясно видно, что она живет на черные деньги! Я начал говорить, тщательно подбирая слова:
— В пятницу вечером… Я сидел, пил пиво, мне позвонил Егор…
— Точное время помните?
— Нет, точно не помню, было еще не поздно, часов восемь, наверное. Значит, мне позвонил Егор, мы поговорили…
— О чем?
— Да ни о чем. Ему нечего было делать, а я пригласил его к себе, у меня как раз родители уехали на дачу. Он приехал, мы сидели, смотрели телевизор, разговаривали о всякой ерунде…
— О какой ерунде?
— Не помню. Да действительно о ерунде, ничего серьезного мы не обсуждали. Посидели, попили, потом пошли спать.
— Вместе?
— Нет, мы не гомосексуалисты. По отдельности.
— Много выпили за вечер?
— Много. Бутылок по пять минимум.
— Вы заказали на двоих восемнадцать бутылок. Вы все это выпили?
А говорят, что у нас правовое демократическое государство, бережно охраняющее права и свободы… Тьфу!
— Восемнадцать? Вряд ли. Хотя, кто его знает, может, и выпили.
— Кто заказывал выпивку?
— Егор. У него были деньги, а у меня не было. Я же не работаю, а на стипендию, сами понимаете, много пива не купишь.
— Емельянов тоже нигде не работает.
— Ему отец дает деньги.
— Вы не знаете, с какого счета Емельянов оплачивал заказы?
— Со своего личного, откуда же еще?
— Вы уверены?
— Да нет, конечно. Откуда я могу точно знать? Он не говорил, а я не спрашивал.
— Вам не показалось, что у Емельянова неожиданно появилось необычно много денег?
— Трудно сказать. Егор такой человек, что может купить ведро «Гиннеса», а потом месяц стрелять червонцы на сигареты. Деньги у него были, но насколько много…
— Он не говорил, что заработал большую сумму или что-то в этом роде?
— Нет. Да он же не работает нигде, я вам уже говорил. Царьков помолчал некоторое время.
— Ну что ж, все понятно. Извините, что побеспокоил вас. Если вдруг вспомните что-то, относящееся к делу, мои координаты, — он продиктовал свои координаты, — И еще одно. Никому не говорите о нашем разговоре, хорошо?
— Хорошо, — я пожал плечами.
— Особенно Емельянову.
Машина затормозила перед шлагбаумом, ограничивающим въезд на территорию университета. Я вежливо поблагодарил Царькова за то, что подвез, он сказал, что это не стоит благодарности, и я вышел.
Принято считать, что московский общественный транспорт не сильно уступает частному в скорости перемещения. Но, выходит, все-таки уступает. Когда я вошел в лекционный зал, до начала пары оставалось еще полчаса. Зал был практически пуст. Я занял свое место в предпоследнем ряду и задумался. Я был уверен, что мои не слишком законные манипуляции с банковскими счетами пройдут незамеченными, это было одно из требований, которые я сформулировал, отдавая приказ. Но финансовая разведка все-таки что-то засекла. Я бы предпочел поговорить с Егором, но его еще нет, а разговаривать с ним по телесвязи не стоит — его переговоры наверняка прослушиваются. Что ж, ничего не остается, кроме как стать на время
