не пришло в голову навестить меня, когда безумие и животный страх стаей летучих мышей метались в глубине глубин моей сущности.
— Да как-то всё работа, работа, — устало отмахнулся Николай. — Вот и в Октябрьском я, честно говоря, не только из-за тебя. Наверное, ты уже в курсе, что на Красномосковской пару недель назад произошло жестокое убийство?
Мне кажется, кровь от моего лица отхлынула в мгновение ока. Чувствуя, как земля ускользает из-под ног, я неслышно выдохнул и судорожно сглотнул. Но Николай ничего не заметил, продолжая:
— Какое-то крупное хищное животное в клочья изорвало хозяев сто двадцать пятой квартиры на Красномосковской, девяносто четыре. Изорвало самым чудовищным образом, измазав всю квартиру литрами крови. Экспертиза не смогла установить, что это за животное такое. Укусы не принадлежат ни волку, ни собаке, ни медведю, ни вепрю и даже не крокодилу. — Мой приятель едва заметно сощурился. — Ничего не напоминает? Хрен поймешь, что там за существо побывало. Я уже обзвонил все места, откуда зверь мог сбежать: цирк, зоопарк, частные и государственные зверинцы. Всё бестолку, все звери на местах. Думаю, не продукт ли это секретных разработок какого-нибудь НИИ… Читал я пару книг на эту тему — жуть та еще. А что, создали горе-вивисекторы ужасного мутанта-гибрида и упустили, а мы теперь ловить должны. — Теперь Николай сощурился сильнее и приблизил свое лицо к моему. — Знаешь, характер ран сразу же напомнил мне твой случай. А ты ничего общего не находишь?
По-прежнему цепенея от страха, я вместо ответа задал вопрос, уходящий в другую сторону:
— Теперь это дело ведешь ты?
— Нет, но начальство подрядило помогать. Слишком много непонятностей всяких, видишь ли… А у убитой парочки, к слову, дочка малолетняя осталась. Бедняжку пришлось в приют отдать.
Власевич скрестил руки на груди и состряпал на лице выражение, по которому можно было догадаться и придурку: он ждет определенной реакции от меня. Возможно, испытывает на вшивость… Я глубоко заверил самого себя в том, что мой друг знает намного больше, чем говорит. Вот только насколько?
— Дочка? — Сердце мое подступило к самой глотке и вот-вот должно было вырваться наружу. — Осталась жива?
— Ну да.
— И что, она не видела, кто убил родителей?
— В том-то и дело, что, скорее всего, видела. Но она ничего не говорит — слишком сильная психологическая травма. Уж с ней психологи работали-работали, но результатов добиться не смогли.
Не в силах успокоиться под пристальным, пронзающим насквозь взглядом Николая (после такого взгляда я готов поверить в допросы с пристрастием, о которых иногда кричит пресса, и существование которых категорически отрицают органы внутренних дел и прочие милитаристские структуры), спросил:
— Но почему ж ее в приют отдали? Как же родственники?
— Да родственников мы, как назло, найти не смогли. Родители женщины, то бишь жены хозяина квартиры погибли в том теракте одиннадцатого сентября, когда в Нью-Йорке башни Всемирного торгового центра рухнули. Они в тот момент были как раз в одной из башен. Хозяин же квартиры сам детдомовский, безродный. Сестер-братьев-кузенов-дядь-тёть и бабушек нет-с…
— Печальная история, — вздохнул я.
— Не говори, — вздохнул Николай вслед. — Кстати, у меня фотка девчушки есть.
Он достал из внутреннего кармана пиджака небольшой снимок и протянул мне. Я взглянул на фотографию и увидел милое детское личико с невероятно глубокими синими глазами, обрамленное светлыми вьющимися локонами.
— Красивая, — задумчиво прокомментировал я, возвращая фотографию. — Жалко девчонку. Сколько ей лет-то?
— Пять. Недавно день рождения отметила. Теперь какое-то время пробудет в Гайдаровском приюте, а потом… потом на этап.
— Вы узнали, как ее зовут?
— Настя. Сергеева Настя.
Покидая меня, Николай продолжил тихо напевать. Я смог разобрать лишь слова:
И создал этот мир я сам…
Что и говорить, мне было хреново после первой трансформации. Я боялся разоблачения, боялся, что рано или поздно разгневанная толпа с пылающими факелами и острыми вилами ворвется ко мне в дом и линчует безо всякого суда и следствия. Безусловно, я чувствовал огромную вину за смерть двух людей. Раньше даже не задумывался над тем, что же это такое — быть убийцей. А теперь… Тихо сходил с ума в темной квартире, набивая притом живот всем, что казалось съедобным.
Не секрет, что луна особым образом влияет на оборотней. Во всяком случае, полная луна заставляет их покидать жилища и уезжать как можно дальше от людей, ведь полнолуние — единственная ночь, когда оборотень теряет разум, теряет способность контролировать свои поступки и желания, становится гиперагрессивной машиной смерти. Самопроизвольная трансформация превращает его в злобного и смертельно опасного монстра, встреча с которым неминуемо приведет к плачевному исходу.
Человек, ставший оборотнем, может избавиться от проклятия, но для этого ему нужно убить того, кто укусил его. При этом убить ранее, чем вкусить человеческую кровь. Я не знал ничего такого и не верил, что когда-либо смогу избавиться от кошмара. Да если б даже знал, что с того? Ведь проклявший меня волкодлак был давно мёртв, а я познал вкус крови человека…
Ладно, с тем, что я испытывал определенные душевные потрясения, понятно. Бесчувственным куском гранита я себя никогда не считал. И те изменения, которым подверглась моя психика, все же не дали свихнуться окончательно. Себе я постарался внушить, что в том двойном убийстве вины несу немного, если вообще ответственен за него. Ведь убивал не я, а сидящий во мне дьявольский зверь… Ещё я прекрасно отдавал себе отчет о происходящем. Не мудрствуя лукаво, я признал себя оборотнем, странным и страшным существом, для которого полнолуние — это дверь в безумное беспамятство, к бесконтрольной трансформации. Никто не знает, почему луна оказывает такое влияние на оборотней, как никто не может объяснить тот феномен, согласно которому лунный свет затупляет лезвия. В древности, между прочим, охотники и воины, останавливаясь на ночлег, обязательно зачехляли свои мечи, кинжалы и топоры, иначе же к утру лунный свет уничтожал любую заточку.
И я уже начал ломать голову, куда можно скрыться, залечь на дно, так сказать, перед следующей самопроизвольной трансформацией. Я не кормил себя надеждами на то, что городская квартира способна удержать зверя. Может быть, он и не сумеет открыть замки на двух толстых дверях, но учитывая великую силу и выносливость, в наличии которых я не сомневался, высота седьмого этажа не остановит монстра. В качестве одного из вариантов я обдумывал возможность спрятаться в глубоком лесу, но, черт возьми, это не дает совершенно никаких гарантий. Будучи в обличии зверя, я мог выйти на деревню, на трассу, на избушку лесника… Даже если зверю убить никого не удастся, собственно я после обратного метаморфоза могу легко заблудиться в лесу. И, опять же, проблема рваной одежды…
Еще с древних времен оборотни старались навешивать на окна тяжелые металлические решетки, а с приходом полнолуния запирали все двери и ставни на особые запоры, неподвластные зверю, но которые человек мог спокойно открыть. Часто оборотни привязывали себя ремнями либо приковывали цепями, надеясь таким образом не сбежать из места добровольного заточения и не наломать дров.
Но рано или поздно оборотню грозило разоблачение. В Средние века, особенно в период Инквизиции, Европу захлестнула массовая истерия. Любой человек, так или иначе отличавшийся от своих соплеменников, подвергался жесточайшим пыткам, а потом сжигался на костре. В группу риска прежде всего входили люди с ненормально густым волосяным покровом, с заостренными зубами или ушами, с прочими физическими дефектами и отклонениями от нормали, обусловленными нарушением генной информации. Естественно, иногда уничтожались и настоящие оборотни. Именно тысячелетнее преследование и истребление людей-волков привело к тому, что сейчас на всей планете вервольфов максимум миллион. И это самое «оптимистичное» предположение.
Вампирам поддерживать свою популяцию очень просто. Даже младенец знает, каким именно образом
