* * *
Пришлось их утрамбовывать. Потому что яма было на меня одного, а их целых четыре. Но я справился.
Встал сверху и прыгал, пока не влезли.
Потом укладывал дерн кусками, а когда его не стало хватать, накидал веток. Теперь лежат, как в берлоге. Потом я сел на землю и сказал:
— Сил моих больше нет.
Долго сидел. Потом встал и пошел к морковке.
Это еще ничего. Совсем голодная, она хуже. Откроет рот и вопит. Я ее поднимаю, а она плотная, как комок глины. И пальцами не разомнешь. Маленькая и красная, словно обварившийся гном.
Я говорю:
— У вас молоко есть?
Она смотрит на морковку, а та продолжает хныкать. Женщина говорит:
— Ты солдат?
Я говорю:
— Нет.
Она вздохнула и говорит:
— Заходите. Есть у меня молоко. И перекусить что-нибудь найдется.
Я привязал коня, вошел в дом и сел на лавку. И чувствую: сил подняться нет совсем. Она говорит:
— Ты контуженный, что ли?
Я снова говорю:
— Нет.
Словно с кем-то поспорил — одно слово на целый день.
Она говорит:
— А похоже. Ладно, подожди здесь, солдат. Я сейчас приду.
Пока она ходила, я даже не шевельнулся. Словно из меня стержень вынули, на котором все держалось. И я теперь бесформенный и никому не нужный.
Хотя — есть девчонка. И ей стоило бы пеленки поменять. Мы с утра в дороге, и я представляю, как у нее там все набухло. Как перед потопом.
И пистолеты надо проверить.
Только я не могу.
Вернулась женщина и говорит: ты оглох? Твоя орет так, что во дворе уши закладывает!
Я поднимаю глаза и говорю: правда? я не слышал.
Она тогда замолчала и на меня смотрит. А потом говорит:
— Давай, я твою девочку покормлю.
Я говорю:
— Нет. Я сам.
* * *
Жена говорит: ты принцесса у нас. Посмотрите на эти щечки. На эти ножки. Ах, какие у нас ножки!
Я говорю: тьфу на тебя, обезьянка. Тьфу на вас обоих.
Потому что мне страшно.
Потому что за стеной люди с пустыми глазами.
* * *
Она говорит:
— Пока ты спал, у тебя лицо было живое. А сейчас опять мертвое.
Я говорю:
— Просто у меня рожа такая.
Она покачала головой. Говорит:
— Ты красивый. Только устал сильно.
Я говорю: наверное. Поднялся и вышел во двор. После того, как мне Верена приснилась, трудно стало разговаривать. Все время чувствую, что нас в комнате трое.
Четверо. Потому что морковка тоже слушает.
Поэтому я сел на крыльце. Достал пистолет и стал замок проверять. Порох с полки совсем высыпался. Я достал рожок и думаю — надо остальные проверить. Та ночь больше не повторится. Нет, спасибо. Больше меня врасплох не застанут.
Потом она тоже вышла во двор. Села рядом и смотрит, как я развлекаюсь. Потом говорит:
— Тебя как зовут?
Я говорю:
— Лейбер.
— Меня Марта. Останетесь до завтра? Маленькая устала, ты отдохнешь.
Я говорю:
— Хорошо.
Она говорит:
— У меня муж тоже солдатом был. У самого Белого Герцога в первом фирфейлене…
И давай рассказывать, как они жили. Как будто мне это надо. Хотя, наверное, так у всех женщин заведено.
Они, наверное, и на небесах не меняются.
Я представил, как Верена ангелам говорит: и тут муж меня трахнул.
И какие у них при этом становятся ангельские лица.
* * *
— Загляденье просто, — говорю я.
Марта и виду не подает. Как будто я взял и поверил, что такое у неё каждый вечер. Чашечки, горшочки, тарелочки — вся женская артиллерия. Выкатила на прямую наводку и давай лупить. Курятина в пехотной терции. Жареная колбаса в направлении главного удара. Каши с флангов обходят.
Пиво — стратегический резерв.
Она сидит и на меня смотрит. Как я сражаюсь.
Военачальница.
— Вкусно, — говорю я. — Спасибо.
Она говорит:
— Да ты ешь, ешь.
Словно до этого я в основном мимо рта проносил.
И вдруг мне по ноге что-то — шшшш. Я вздрогнул. Только потом догадался, кто это может быть. С таким хвостом.
— Как кошку зовут? — говорю.
— Никак, — говорит Марта. — Приблудная. Родила недавно четверых. Теперь ходит, словно она здесь хозяйка.
Кошка услышала, что про нее речь, и вышла из-под стола. Сама худая, как скелет. Но в глазах такое
