непонятно, как можно принять такого болвана за бретт-эмиссара третьего уровня, но это уж их дела…
Что теперь делать? Удирать отсюда, чтобы только пятки сверкали?.. А смысл? Денег у нас нет. Представлений о том, куда драпать и чего делать — тоже. Наверно, придется поступить так, как указывает судьба. Кажется, именно так говорил Халлиом, когда разъяснял нам о жизненных путях и их преодолении. Проповедь старого Халлиома сложная и путаная, как мне тогда казалось, да и сейчас кажется. Быть может, потому, что я ничего из его поучений не понял, и стал таким, как сейчас: старым изношенным Псом без роду, без племени. Чьи клыки еще крепки и могут разгрызть кость, но уже никого не страшат… Один. Где-то там осталась моя старуха. Каково ей?.. Хорошо, если она уже не нуждается в старом Псе, который ценой очередного изгнания дал ей обеспеченную старость. И вот теперь… теперь, наверно, этот молодой оболтус, что храпит на зиймалльской кровати, — единственный, кто еще во мне нуждается. Хотя и не признает этого никогда.
Какие многословные и слезливые мысли лезут в голову… Себя вот жалею. Наверно, так подступает старость. Пройдена одна из тех дорог, о которых толковал старый Халлиом, и теперь я где-то на обочине, в серой удушливой пыли. Каждому свой путь, свое предназначение. И сейчас мое предназначение, верно, в том, чтобы уберечь дурную башку вот этого… Рэма, сына Мнира. Ну что же!.. Нам следует ехать, куда нас попросят.
Старый Халлиом в одном из своих мудреных поучений говорил, что вся жизнь — это путь через страдание к освобождению от него и к высшей предопределенной истине. Тьфу! Череп лопнет. Что-то такое… Можно сказать проще: от судьбы не уйдешь.
Я не стал рассуждать дальше. Не хочу заморозить себе мозги. Эти мудрености не для меня. Ясно только одно: не нужно никуда бежать. Пусть Рэма принимают за бретт-эмиссара Высшего Надзора. Пусть он хотя бы проспится. Да и мне не мешало бы подремать. Как говорят у нас на Гвелльхаре: самый темный день все равно светлее самой светлой ночи.
И я завалился спать. Да и выпитое и съеденное к тому располагало. Примечательно, что только после того, как я связался с Рэмоном Рраем, я снова начал есть мясо.
Проснулся я от чьей-то назойливой болтовни прямо под окнами:
— Сам приехал! — Кто?
— Лапшин!
— Губернатор?!
— Ну да. С целой свитой! Первый секретарь горкома уже поскакал на задних лапках на прием. Подполковник Лосев наводит порядок у себя в части! Ученому типу, который живет в здешней гостинице, с утра принесли прямо в номер новый костюм. Хороший, из четырнадцатого ОАЗИСа… тьфу, югославский. Или даже итальянский. Хороший, в общем. А этих… с Аррантидо… вообще беспокоить боятся, чтобы, не дай бог, не пожаловались. Говорят, что они, эти двое, тут инкогнито… вызнают местные порядки, ищут, где нечисто. Говорят… из самого Высшего Надзора ариков!
Я встал и начал будить Рэма. Самое забавное, что он сам как раз ничего и не подозревает. Нужно подготовить его к этой роли, что ли!..
Но не тут-то было. К нам пришли раньше, чем я успел хотя бы растормошить Ррая, не то что рассказать, в какую переделку мы влетели и кого должны из себя теперь корчить. В дверь постучали, а потом открыли снаружи. Оказывается, накануне я и запереться забыл. На Аррантидо-то дверей никто не закрывает, на Гвелльхаре (где их принято запирать) я не был уже давно. А на Керре меня самого запирали. Вошли трое. Один — уже знакомый сьорд Комаров. Второй стоял у самых дверей, прикрывая выход, и его я особо не разглядывал, а вот третий… О третьем особо. Пухлый мужчина с лицом таким приятным, таким мягким, что не могу и представить, как бы он, к примеру, ругался или вообще говорил какие-нибудь гадости. В нем ни одного острого угла, все сглажено, все закруглено: голова, плечи, глаза тоже круглые и чуть навыкате, как у рэмовского кота (который в тот момент жрал мой завтрак, хвостатая скотина!). Жесты плавные, осторожные, словно он сначала пробует окружающее его пространство на ощупь, а уж только потом в нем продвигается. И голос, когда он заговорил, оказался соответствующим — как мягкое сдобное тесто.
— Доброго вам утра. Вы хорошо говорите на нашем языке? Я могу перейти на аррантский, если вы того пожелаете.
— Пожелаем, — пробурчал я.
Что-то голова побаливает, наверно, после этих зиймалльских пойл всех сортов. Так что и на родных гвелльских языках не все сразу уразумею, не то что на здешнем наречии…
Пухлый перешел на среднеаррантский, старательно выговаривая чужие, тщательно заученные слова:
— Меня зовут Антонен Ы Лакхк, я губернатор территориального субъекта, приписанного к ОАЗИСу номер двенадцать. В переводе на наши географические термины он именуется Средневолжской губернией, со столицей в городе Волгограде. Куда я немедленно вас приглашаю. В самом деле, вас можно понять, наверно, вы и не планировали сразу же выезжать в главный город губернии. Так что предлагаю оставить эту гостиницу и отправиться туда, где вам более пристало бы находиться.
И тут, на последней фразе этого губернатора проснулся Рэм. Не знаю, что услышал бедняга из всех его слов, только он подскочил на кровати, схватился за голову и начал стонать, причем — на местном наречии:
— А… за что? Нет, я понимаю… но у нас еще есть время заплатить по счетам!
— Уважаемый Рэмон, товарищ бретт-эмиссар Высшего Надзора, — Лакхк тоже перешел на родной язык, потом оглянулся и прижал палец к губам.
Честно говоря, тут мне захотелось вынуть «мымру» и завалить всех троих[44]. Вовремя опомнился, вспомнил, где нахожусь… А толстый губернатор, время от времени противно покашливая, продолжал:
— Простите, что я вас прямо так, в открытую называю. Но только и вы меня понять должны. Я за вверенную мне губернию радею всем сердцем, душой…
«Ну, — думаю, — теперь пока все органы не перечислит, — не успокоится». Я предложил троице немедленно выйти из комнаты, даже немного подтолкнул их в спины. Они на меня покосились, но ничего не сказали и вышли. Рэм продолжал что-то бормотать на жуткой помеси языков, из которой мне удалось выловить только то, что он совсем не хочет в тюрьму. Ну и каша у него в башке! Сел я рядом с ним и начал объяснять. Показал идентификационный знак этого злополучного типа Класуса… Неожиданно Рэмон развеселился. Правда, у его веселья такой рыхло-истерический привкус, как у моей старухи, когда она хохочет и обещает продырявить себе горло, чтобы не сносить больше такой скотской жизни.
— Так. значит, этот Класус летел на Зиймалль, чтобы инспектировать здешних воров и взяточников, которые находятся ближе к кормушке? — сказал Рэм. — А так как он летел вместе с нами, то конечная цель его командировки находится как раз тут, в Избавленных территориях двенадцатого ОАЗИСа? Возможно, даже в этой… как ее… губернии? Ну и ну! Какие совпадения!
— Старый Халлиом утверждал: нет ничего более закономерного, чем случайность, — говорю. И откуда я все это помню?..
— А кто такой Халлиом? Впрочем, какая разница… Теперь не это важно… Гм… да… раздери Троллоп мои кишки, как говорите вы, гвелли!.. Ну-ка, дай мне немного этого… зиймалльского напитка… Коньяку дай, говорю!
Я заметил:
— Говорят, что арранты быстро спиваются, потому что питие — это не их национальная забава.
— Ишь ты, какие умные слова выучил! Ну, ладно… Значит, они думают…
— Мне кажется, что тот тип, сьорд Комаров, вчера просто обшарил одежку, которую ты снял с Класуса, и нашел знак бретт-эмиссара. Отсюда и весь переполох.
Рэм выпил, и легкий румянец окрасил его щеки. Глаза заблестели веселее. Нет, его можно понять, теперь не нужно платить долг и не требуется жить в этих скотских условиях, а можно вытребовать себе что-то более приличное… Вот только ничто не дается просто так. С какой целью ехал на Зиймалль Класус? Все это должно быть вот в этой штуковине, которая сообщила о принадлежности нашего жмурика к Высшему Надзору! Интересно, умеет ли пользоваться ею Рэм?
— Разберемся, — заявил он. — Уф, ну хоть так все повернулось!
