Энергетик, составленный из целой палитры поганок, работал почти без побочных эффектов — незначительные боли в мышцах обычный дроу мог спокойно перетерпеть.
А вот последний состав отличался просто демоническим коварством. Полностью блокируя ощущение усталости в мышцах, он заставлял мышечные волокна выкладываться на полную. Это, по словам дроу, очень часто приводило к переломам и смерти от истощения попробовавших чудо-эликсир. Дополненный анаболиком, он в короткие сроки вызывал значительный прирост мышечной массы. Поэтому применение данного препарата можно было проводить только малыми дозами и под присмотром.
После завершения работы «алхимического цеха», развернутого на поляне, решили провести совещание на предмет выполнения задач Центра.
Вне зависимости от состояния капитана, на следующий день постановили выступить к станции Оранчицы в следующем составе: Ссешес как следопыт и командир отряда, капитан Кадорин в качестве подрывника и Сергей в качестве штатного носильщика и снайпера…
— Герр доктор! Герр доктор! Тут раненых привезли! Идите скорее.
Задерганный полковой врач, не спавший уже вторые сутки, с видом сомнамбулы развернулся в сторону взволнованного санитара.
— Что такое, Ганс? Сам отсортировать и перевязать не можешь? Вы мне дадите поспать хоть час?! Или там тяжелые?
— Герр доктор, тяжелый там только один — проникающее в кишечник и два легких. Но там такие странные раны, я просто не знаю, что с ними делать.
— Ганс, ну что там такого странного может быть? Ранения огнестрельные? Осколочные? Или химические ожоги? — Быстро передвигаясь к устроенному в деревенской избе импровизированному перевязочному пункту, интересовался врач.
— Нет, герр доктор. Ни за что не догадаетесь. Я сам впервые такое вижу. Вот поглядите сами. — С этими словами санитар забежал чуть вперед и открыл перед доктором дверь.
Картина, представшая перед глазами врача, привела того в остолбенение. Впрочем, к его чести, длилось оно недолго.
Лежащий на импровизированных носилках из жердей и плащ-палаток раненый выглядел абсолютно нормально — такой среднестатистический пехотинец третьего рейха — за исключением стрелы, торчащей у него из живота, и растекающегося по форме громадного кровяного пятна. Рядом с ним, прислонившись к столу, сидел другой пехотинец со стрелой, торчащей из-под левой ключицы. Еще один раненый, осторожно баюкающий перевязанную посеревшими от грязи и пота бинтами руку, находился у небольшого окошка и с тоской смотрел на своих товарищей.
— Так! Ганс, наша машина уже вернулась?
— Так точно, герр доктор.
— Это хорошо!
Ход мыслей доктора, промелькнувших в его голове при первом поверхностном взгляде на доставшихся ему раненых, можно охарактеризовать следующей тирадой: «Да эти русские что, уже совсем в дикарей превратились? Ни одно, повторяю, ни одно цивилизованное государство не применяет в войне стрелы — только эти восточные варвары сподобились…»
Взяв ножницы и осторожно разрезав одежду солдата на животе, доктор внимательно рассмотрел место проникновения стрелы и принюхался к ране. Посмотрев на белое от боли лицо бойца и расширенные, ничего не видящие зрачки, приподнял его руку и нащупал пульс. После этого обратился к санитару:
— Когда он был ранен?
— Семь часов назад. Болеутоляющее ему кололи дважды.
Внимательно посмотрев в глаза санитара, доктор убедился, что тот понял невысказанную мысль.
— Ганс, этому болеутоляющее. Сейчас я с другими разберусь.
Вошедшие по крику Ганса солдаты осторожно подхватили носилки и аккуратно уложили их в кузов стоящего у порога старого, полуразбитого на русских дорогах грузовичка «мерседес».
Переключившись на другого раненого, доктор попросил его приподняться и пересесть на деревянный табурет, как и все у русских, сделанный предельно топорно. Аккуратно поддерживая раненого за правую руку, врач усадил его и принялся за осмотр. Стрела, выполненная из какого-то материала, напоминающего высушенный толстый стебель травы, была длиной около метра и обладала металлическим наконечником и оперением черного цвета. Наконечник и кусок древка, высовывающийся из выходной раны на спине, были почти полностью покрыты кровью.
Поманив к себе вернувшегося с улицы Ганса, доктор приказал ему ввести раненому болеутоляющее. При осторожном обследовании стрелы было выяснено, что материал древка довольно непрочный и легко поддается ампутационной пиле, движения которой вызвали у раненого страшные гримасы боли, несмотря на уже начинающий действовать морфин. Немного подумав, врач еще выстриг ножницами остатки пропитанной кровью и грязью гимнастерки вокруг обеих ран. Отпилив хвостовую часть стрелы вместе с оперением на расстоянии трех сантиметров от кожи на груди пациента, доктор попросил Ганса и еще двух санитаров зафиксировать раненого — и резким движением вытащил стрелу сзади. Громкий крик и брызнувшая из раны струйка крови явились результатом сего действа.
Прислонивши голову к спине солдата, доктор прислушался и попросил пару раз глубоко вздохнуть. Потом кивнул сам себе и, обращаясь к раненому, произнес:
— Вот и все! Извлекли. Сейчас тебя до госпиталя доставят, там быстренько прооперируют, вытащат остатки, и все. Через месяц бегать будешь.
После этих слов искаженное болью лицо солдата разгладилось, и он смог улыбнуться и прошептать:
— Спасибо, герр доктор.
Тем временем санитар осторожно обработал входное и выходное отверстия, закрыл их тампонами, закрепил и в завершение залил особым дезинфицирующим и герметизирующим составом из целлюлозы. Сделав дополнительный болеутоляющий и противостолбнячный укол, раненого плотно укутали на носилках одеялом и аккуратно погрузили в санитарную машину. Во время погрузки доктор залихватским движением вытащил из-за уха химический карандаш и крупными, чуть кривоватыми буквами заполнил карточку ранения. В ней значилось: «Проникающее ранение верхней части левого легкого, необходимо рассечение и извлечение инородных тел. Примечание: ранение не огнестрельное, остатки извлеченной стрелы прилагаются».
ГЛАВА 29
И тут подрывники суетятся!..
Заложили килограммов по пятьсот тола и тротила… его знает!
Три гуманоида быстро перебирают ногами по ночному лесу, пронизанному слабым лунным светом. Перебежка идет практически беззвучно, и только тяжелое дыхание двоих последних и периодические шелесты лесной подстилки вздымают полог тишины. На каждом из бегущих навьючен плотно набитый вещмешок, выпирающий в некоторых местах чем-то прямоугольным…
Бег по ночному лесу. Как же я его полюбил, по-моему, нет ничего более увлекательного, чем нестись в полной тишине и уклоняться от еловых лап, протискиваться под низкими сучьями и перепрыгивать
