тренировках, на постоялом дворе тетушки Хильды появлялась поздно вечером и сразу ложилась спать. Ах да, один раз пьяных дебоширов вышвырнула на улицу. Но это уже совсем смешно: забулдыги наутро наверняка и вспомнить не могли, что же случилось и кто намял им бока. Значит, зла на меня никто держать не мог…
Пока я размышляла о причинах случившегося, стражники надели мне на руки железные обручи, соединенные короткой цепью. Такой же штукой украсили и мои ноги, только цепь на ней была чуть длиннее, чтобы я могла делать небольшие шажки. Боялись, что сбегу. И правильно. Потому что никакой вины я за собой не чувствовала. А раз не виновата, значит, и наказание нести не обязана. Конечно, я попыталась бы сбежать, но мне такой возможности не дали. Меня окружили пятеро стражников и, держа под руки, повели в тюрьму. Перед зданием суда царила суматоха: трое мужчин пытались взять под уздцы Зверя. Четвертый, тихо поругиваясь и потирая искусанное плечо, стоял поодаль. Жеребец сопротивлялся захватчикам со всей злобой, на которую был способен. Он крутился, насколько ему позволяла привязь, бил копытом, нервно ржал и норовил цапнуть людей за руки.
– Как конь-то ваш убивается, леди, – сочувственно сказал один из стражников.
А у меня душа разрывалась на части. Как бы ни был Зверь бесстрашен и злобен, он всего лишь животное. Я боялась, что, не справившись с ним, люди могли причинить ему боль или того хуже – убить.
– Можно с ним попрощаться? – спросила я. – Постараюсь его усмирить.
Все же стражники были неплохими людьми. То ли они не верили в мою вину, то ли считали, что Ранвальд вполне заслуживал смерти, но обращались со мной по-доброму и даже с уважением.
– Пойдемте, – решил старший, – чего ж с конем не попрощаться? Конь – он не просто животина безмозглая, он друг и боевой товарищ, верно, леди?
Они подвели меня к коновязи и отошли на шаг назад, не забыв, однако, прицелиться из арбалетов. При виде меня Зверь немного успокоился. Тихо всхрапнул и покивал гордой головой, сердито косясь на людей. Словно упрекал, что я оставила его одного в таком неподходящем месте. Я ласково погладила крутую шею, сказала на орочьем:
– Мы должны расстаться. Ты прости меня. Теперь у тебя будет другой хозяин.
Словно поняв мои слова, жеребец понуро опустил голову и позволил людям отвязать его. Я ушла, унося на себе укоряющий взгляд карих лошадиных глаз.
Тюрьма находилась неподалеку от суда. Стражники вернули мне дорожный мешок со сменной одеждой – спасибо им за это, надоело ловить липкие взгляды прохожих, глазеющих на едва прикрытое обрывками куртки тело, – и провели внутрь. Там ребята душевно попрощались со мной, пожелали скорейшего освобождения и сдали с рук на руки тощему пожилому тюремщику и его помощникам. Старик равнодушно бросил:
– За мной. – И меня повели по длинному вонючему коридору, по обе стороны которого находилось множество зарешеченных дверей.
Отперев одну из клеток, тюремщик впихнул меня внутрь, запер решетку и приказал:
– Руки вперед.
Я протянула руки, старик снял цепи. Потом потребовал, чтобы я подошла к решетке вплотную, кряхтя, наклонился и освободил мои ноги.
– Не кричать, не шуметь, не драться, встречи с начальником тюрьмы не требовать, – скороговоркой произнес он. – Иначе брошу в холодную. Все понятно?
– Да, – спокойно ответила я.
Позвякивая снятыми с меня цепями, тюремщик удалился. А я обернулась и осмотрела свое новое обиталище. Ничего страшного, комната как комната, только сырая слишком и душная. Здесь царила полутьма, крохотное, в две моих ладони шириной, окошко под потолком пропускало лишь тонкую дорожку дневного света. Вдоль стен стояли четыре длинные деревянные лавки, в углу смердело ведро для отправления нужды. Больше ничего в этом каменном мешке не имелось, если, конечно, не считать его жительниц. Их было четверо.
– Добро пожаловать в камеру, сестренка! – хрипло сказала одна из них.
Она поднялась со скамьи, на которой сидела, сплюнула прямо на пол и медленно, вразвалочку, двинулась ко мне. Я спокойно разглядывала товарку по несчастью. Женщина была высокой, всего на полголовы ниже меня, и крупной, но рыхлой. Обильные складки жира на боках и животе, которые не скрывало даже просторное серое платье, сотрясались при ходьбе. На вид ей было лет пятьдесят, наверное. Не дойдя до меня пары шагов, тетка остановилась, прищурив и без того маленькие глазки. На ее обширном, круглом и бледном, как непропеченная лепешка, рябом лице появилось выражение досады и разочарования.
– Орка? – отрывисто спросила она.
Я кивнула.
Женщина резко развернулась, отошла назад и плюхнулась на скамейку. Я не стала спрашивать, чем вызвано такое поведение, мне было не до того. Хотелось вернуться к своим мыслям о том, кто устроил мне такую славную жизнь. Я присела на лавку рядом с другой узницей – худой рыжеволосой женщиной лет тридцати. Она бросила на меня недобрый взгляд, но промолчала. Я сменила разодранную одежду, засунула ее в мешок, положила его за спину, так, чтобы не касаться скользкой сырой стены. Потом скрестила руки на груди, прикрыла глаза и задумалась. Но долго размышлять мне не дали.
– Слышь, подруга, – раздался над ухом гнусавый голос, – нары-то заняты.
Я не стала отвечать. Тем более что слово «нары» было мне незнакомо. Но женщина повторила:
– Нары заняты! – и сопроводила свои слова крепким тычком в плечо.
Я открыла глаза и увидела перед собой наглую физиономию рыжей.
– Ты чего, не поняла? – завопила та, размахивая передо мной костлявым кулачком. – Я говорю, пошла вон! Нары заняты!
Я аккуратно, чтобы не сломать, взяла ее за запястье, слегка сжала и внимательно взглянула в желтоватые глаза. Женщина завертелась, ища поддержки у своих соседок.
– Дура ты, Ржа, – лениво произнесла толстуха. – Это ж орка!
– И что? – завизжала рыжая. – Если орка, так мне ей свои нары уступить?
Наконец до меня дошло, из-за чего она разбушевалась. Нары – это, наверное, они лавку так называют. Их тут четыре. А нас пятеро. Вот рыжая и бесилась. Если бы она меня попросила, я могла бы и на полу расположиться. Ну сыро немного, подумаешь! В Т’харе на охоте мне и в талом снегу приходилось лежать. Но ведь она же в драку полезла! А такого спускать нельзя. К тому же чутье подсказывало мне, что здесь по-хорошему не договориться, эти женщины уважают только грубую силу. Ладно. Я неохотно поднялась, заметив, что глаза Ржи блеснули торжеством, а толстуха слегка удивилась. Я же взяла рыжую за шиворот, подняла так, что ее тощие ноги болтались, не доставая пола, немного потрясла и кинула в угол. Женщина шлепнулась рядом с нужным ведром, разразившись грязной бранью. Я же снова уселась и прикрыла глаза. Для того чтобы следить за Ржой, мне не требовалось смотреть на нее – слишком шумно она себя вела. Толстуха издала несколько каркающих отрывистых звуков, очевидно обозначавших смех.
– Вот тут теперь твое место, Ржа! У нужника! – и, уже обращаясь ко мне, спросила: – Тебя как звать, сестренка?
Поняв, что от знакомства не отвертеться, я открыла глаза и неохотно ответила:
– Мара.
– Молодец, Мара! Наш человек… ну орка то есть. А я – Большая Бет. Эта, которая с ведром обнимается, – Ржа. Ну да ты уже слыхала. Там вон, – она показала на унылую длинноносую девицу с серенькими жидкими волосами, – Дешевка. Рядом с ней, – теперь жирный грязный палец указывал на маленькую хрупкую женщину, лицо которой скрывал капюшон красного потертого плаща, – Тир-на.
Странное имя. Я мысленно отметила, что из трех своих соседок толстуха только ее представила, не прибегая ни к какой кличке. Хотя сокамерницы меня ничуть не интересовали. Я мечтала лишь об одном – чтобы от меня поскорее отвязались. Но у Бет имелось свое мнение на этот счет. Видно, ее одолевала скука, и мое появление внесло в этот день пусть небольшое, но приятное разнообразие. Мне же не хотелось обзаводиться лишними врагами. Конечно, даже вчетвером женщины со мной не справились бы. Но зачем обострять ситуацию?
