девичьих самострелов. Мазали девки отчаянно – попадали, в лучшем случае, одним выстрелом из десятка – сказывалось отсутствие навыка стрельбы по движущейся мишени, к тому же стреляли они только по самым ближним к ним ляхам.
Прошка, словно услышав мысли боярича, внес поправку, но не словами, а тоном – подняв частоту голоса почти до дисканта:
– Лушка-Зорька-Стешка-Ленка-Фенька-Катька… – И болты полетели чуть выше!!!
– Во, голосит-то! – прокомментировал с улыбкой ратник Арсений. – Будто кой-чего в дверях прищемили!
– Мажут девки, – отозвался Мишка.
– Ничего, бабоньки подчищают… – Бзынь! – Стрела с лука Арсения ушла в спину последнего конного ляха. – И парни твои… Всего-то и осталось…
«Всего-то и осталось» на несколько выстрелов женщин-лучниц. Ни один лях до берега Пивени не добежал.
– А Корней-то! – Ратник Арсений пихнул Мишку в бок. – Ты глянь!
Посмотреть было на что! Воевода Погорынский влетел галопом впереди своих ратников на то место, где собирался колоть и рубить супостатов и… остановил коня, растерянно оглядываясь – колоть и рубить было некого. Кое-где шевелились, стонали и кричали раненые, но на ногах не стоял никто. Даже половина ляшских коней валялась на земле – отроки в азарте боя лупили во все, что шевелилось. Хорошо, вовремя остановились, а то и сам Корней мог бы болт словить!
Некоторое время в рядах победителей царила тишина и даже некоторая неуверенность – слишком быстрой и легкой оказалась победа. Столько времени готовились, так напряженно ждали и вот: всего несколько минут, отстреляно по четыре-пять болтов… неужели все? Откуда-то от ворот раздался одиночный выкрик:
– Слава!
Почти сразу же его подхватили юношеские голоса и над полем боя раздалось многоголосое:
– Слава! Слава! Слава-а-а!!!
Только корнеевские ратники молчали. Покрытое телами поля боя им конечно же доводилось видеть не раз, и победы они одерживали неоднократно, но атаковать вот так – во внезапно разверзшуюся пустоту, победить, не нанеся ни одного удара (и преследовать-то некого, вот беда!), остаться не у дел благодаря мальчишкам с игрушками… а уж что бабы скажут… нет, ликовать им было не с чего.
Мишка орал вместе со всеми и потому не сразу расслышал, что снизу его кто-то зовет:
– Боярич! Боярич!
Внизу стояла какая-то девчонка и тоненьким голоском пыталась перекричать орущих отроков. Утирала рукавом слезы, шмыгала носом и снова надрывалась:
– Боярич! Боя-а-арич!!!
Первым услышал ее ратник Арсений:
– Чего тебе, малявка?
– Дядька Арсений, отец Михаил умирает, боярича зовет!
– Что?!! Как умирает? – Мишка даже не заметил, как сиганул с заборола на землю. – Ты что несешь?
Девчонка испуганно втянула голову в плечи и запищала прерывающимся голоском:
– Колюня крышу тушить полез, а его стрелой в ногу… он с крыши и свалился… отец Михаил над ним нагнулся, помочь хотел… а ему стрела прямо в спину-у-у…
Всякая надежда пропала, когда стоящий на крыльце поповского дома Матвей в ответ на вопросительный взгляд запыхавшегося Мишки лишь полуприкрыл глаза и отрицательно повел головой из стороны в сторону.
– Почему здесь ты? – вызверился на ни в чем не повинного ученика лекарки Мишка. – Где Настена?
– Не примет он от нее лечения, да и…
– Что?
– Он и так до зимы не дотянул бы, а стрела правое легкое пробила. Сам понимаешь…
Мишка понимал, но не верил, не мог поверить, казалось, сейчас зайдет в горницу, и все обернется к лучшему: и Матвей ошибся, и Настена придет к священнику, и… вообще, какое-нибудь чудо свершится. Никакого чуда не свершилось, достаточно было только взглянуть на лицо погостного священника отца Симона, стоящего возле постели, чтобы понять: чуда и не будет.
– Подойди, отрок, брат Михаил попрощаться… – Голос Симона дрогнул, и он замолчал, не договорив.
– Миша… – Не голос, а смесь сипения с клокотаньим, – Брат Симон, оставь нас…
– Отче, мы победили… и убитых никого… – Мишка запнулся.
– Отче, это и твоя заслуга! Тобой обращенные в православие язычники латинян побили!
– Не нашими потугами… но повелением Господним… – В углу рта лежащего на боку священника выступила кровь, пальцы отца Михаила впились в край постели. – Господь Вседержитель наш… не попустил… – Было видно, как трудно отцу Михаилу говорить, но он сделал над собой усилие и продолжил: – Ми…ша… о другом говорить… хочу. Ты таился, но ОН все видит… а мне теперь… ответь: кто ты?
– О чем ты, отче?
– У меня детей нет… но тебя… я любил, как… – Умирающий с сипением втянул в себя воздух и закусил губу. – Пожалей… не дай уйти в сомнениях… кто ты?
Мишка внутренне похолодел. Отец Михаил знал! Нет, не знал, конечно, но чувствовал… чувствовал что-то такое, что заставляло его сейчас – на пороге смерти – задать этот вопрос. Почему-то захотелось воровато оглянуться, хотя и так было понятно, что в горнице никого, кроме них, нет. Мишка секунду поколебался и, скорее не для того, чтобы признаться, а для того, чтобы не заставлять умирающего произносить так трудно дающиеся ему слова, словно чужим голосом выговорил:
– Я посланец, отче… из грядущих веков…
– Посланец… – Отец Михаил снова с сипением втянул в себя воздух и, было заметно, с трудом сдержал кашель. – Чей… от кого?
– От людей, отче… от православных, живущих через девять веков после наших времен…
Священник напрягся и вперился в Мишку испытующим взглядом:
– Значит, будущее уже есть?
– …Да… меня же послали…
– Сгинь, нечистый!!! – Голос отца Михаила вдруг стал ясным и твердым, глаза превратились в жгучие уголья, казалось, сама смерть в испуге шарахнулась от него в сторону. – Изыди!!! Отвергаю тебя, как Господь наш Иисус Христос отверг искушения твои в пустыне!
Мишка начисто растерялся, он ожидал какой угодно реакции на свои слова, но только не того, что произошло.
– Отче! Да что ж ты такое… ты же меня столько лет…
В горле священника снова заклокотало, из перекошенного рта по бороде потекла кровь. Он схватился рукой за грудь, но горящий взгляд, направленный на Мишку, оставался все так же тверд. И стало вдруг понятно, что не рану от стрелы, пробившей тело насквозь, пытается он зажать, а нащупывает крест, не находя его на привычном месте, из-за того, что лежит на боку.
Что можно было сказать, какие слова найти, чтобы остановить этого бойца за веру, поднявшегося в свою последнюю атаку – атаку духовную, потому что плоть уже почти умерла? Не было у Мишки таких слов и не могло быть, но они пришли оттуда, где в его атеистическом понимании не было ничего – из-за рубежа
