Анна закончила чтение, и на несколько мгновений в кухне повисло молчание, а потом… Потом будто запруду по весне прорвало: женщины говорили взахлеб, перебивая друг друга, говорили сквозь слезы, не скрывая и не стыдясь их:
— Правильно, все правильно: ждать надо, всегда ждать…
— …и помнить их всегда надо, и верить, что вернутся…
— …и никогда плохое не вспоминать, как бы ни обидел перед уходом, что бы ни говорил…
— …хорошо, если увечного привезут, а то и мертвого не дождешься — ведь и похоронить некого будет…
— …а потом он возвращается мрачный, злой, рычит на всех, а я радуюсь, как дурочка последняя: вернулся, живой! И пусть рычит, пусть злится — еще бы ему радоваться, когда брата до дома довезти не смог…
Анна молча ждала, пока женщины выговорятся и успокоятся хоть немного. Она прекрасно помнила, как сама сидела ошеломленная, впервые прочитав эту молитву. Хорошо еще, что Мишаня просто переписал и отдал ей пергамент. Она потом сама в одиночестве вчитывалась в берущие за душу слова и долго плакала в своей горенке, вспоминая погибшего Фрола, заново переживала тот ужас и безысходность, которые испытала, когда мрачный Лавр топтался перед ней и пытался выдавить из себя хоть какие-то слова. И очень жалела, что не знала тогда той молитвы — вдруг да помогла бы она, отвела бы беду от мужа со свекром.
Вера будто прочитала ее мысли:
— А ведь я как знала тогда. Ну когда Макара моего покалечило… Сердце болело, места себе не находила, и сама себе сказать боялась, что беда с ним… Но и твердила все время, что вернется он, что дождусь его… живым… — помолчала, заново переживая тот страх и ту радость пополам с болью. — И ведь дождалась. Пусть израненным, в беспамятстве, но довезли его. Твой Илья как раз и привез. — Она повернулась к Ульяне: — Век за него Бога молить буду.
— Помню, как же, — покивала Ульяна. — Твоего довез, а еще одного… молодой вдове да матери, тоже вдовой, отдал. И все потом себя корил, что недоглядел, дескать, спать меньше надо было. А от самого только тень да борода оставались. И так каждый раз, когда не удавалось ему раненого до дома довезти. Даже думать боюсь, как он сейчас себя изведет, случись что… В Ратном, сами знаете, какое отношение к обозникам, но мы-то, жены их, видим больше других. Вроде бы и не воины они, не сражаются вместе с сотней, а каждый раз провожаю Илью и боюсь… Особенно после того случая, когда они обоз еле отбили, да больше половины обозников там и полегло… Илья мой, говорили, тогда чудом остался жив… Так что знаю я, что это такое — ждать и молиться, ох и знаю…
Притихшая было Аринка вдруг сказала с тоской:
— А я вот сразу знала, что не вернется мой Фома. Еще когда провожала его, как толкнуло что в сердце — не увижу больше. Бабкино знание, видать. И свекровь… — Она запнулась.
— А что свекровь-то? — нетерпеливо переспросила Вера.
— Да у нее в обычае было, когда сына и мужа провожала, убиваться, как по покойникам. И меня все время попрекала, что бесчувственная я, ни слезинки не пророню, бывало. А тогда на крыльце распласталась, выла да причитала: «На кого ж вы меня, сиротинушку, покидаете…»
— Да что ж она, совсем уж дура полная, что ли?! — Ульяна с Верой всплеснули руками, а Анна кивнула понимающе. — Да, в Турове в купеческих семьях это принято. А у нас в Ратном за такие слова бабы сами на месте прибили бы, чтоб не каркала.
Аринка отвела глаза, вздохнула:
— Ну я-то не в Турове росла, а матушка моя такого тоже не одобряла. Да и что толку от слез?
— Видать, она сама беду и накликала, — осуждающе сказала Ульяна. — Разве ж можно мужей слезами провожать? Это же самая верная примета, что не дождешься. Ну и что, что купцами они были, а не ратниками. Все одно — в поход шли.
— Да… — все так же задумчиво кивнула Аринка. — Не воины, а с оружием в руках погибли. Ну так и здесь купеческих отроков воинскому делу тоже учат. А моей свекрови не объяснить было — все твердила, что коли слез не проливаю, так и по мужу не сильно тоскую… Да разве же слезами любовь измеришь?
— Вот ей бы эта молитва впрок не пошла, наверное, — задумчиво проговорила Анна. — А, бабоньки? Я так думаю, что читать ее надо от всей души, а не напоказ, как твоя свекровь убивалась.
— Молитва помогает, когда она от души идет, от всего сердца. А уж эту только та баба может прочувствовать, которая знает, что за мука такая — ждать, — убежденно сказала Вера.
— Вот и мне так кажется, — откликнулась Анна. — А посему, бабоньки, не стоит нам про эту молитву языками чесать со всеми подряд. Девкам-то нашим она нынче и ни к чему еще, пожалуй. Вот когда в поход СВОИХ проводят, тогда можно будет им про нее рассказать. А пока сами молиться будем.
— Ой, Анна Павловна, а другим-то бабам, которые своих ждут… — начала было Ульяна, но Анна уже продолжила:
— Другим бабам — можно, только сами смотрите, чтобы не балаболки они были, чтобы молитва эта силу свою из-за их болтовни не потеряла.
Молчавшая на протяжении всего обсуждения Плава неожиданно застонала. Она сидела на самом краю лавки, и увлеченные разговором женщины не обратили внимания, что старшая повариха давно уже опустила голову на руки, вцепилась пальцами в волосы и потихоньку раскачивается из стороны в сторону. Теперь же ее стон, полный муки, заставил их обернуться.
— Плавушка, что случилось-то? — потянулась к ней сидевшая ближе всех Ульяна. — Что с тобой?
— Ой, слушаю я вас, бабоньки, и завидую-ю-ю, — выдохнула Плава. — Вы же сами не понимаете, какие вы все счастливые! Даже ты, Анна Павловна, и ты, Аринка, счастливые были, когда мужей своих не
