а вместо нее над Анной-младшей возвышалась совершенно чужая женщина. Она не скрывала своего презрения и смотрела на девчонку с брезгливостью, как на случайно попавшегося под руку слизняка, и слова, вроде бы негромкие, отзывались похоронным звоном.
— Моя вина, что дуру такую вырастила, — сама перед родом и отвечу, — уже как будто и не с дочерью, а сама с собой, продолжала говорить Анна. — Но большей беды не допущу. На выселках твоя дурь роду не так опасна будет.
— На выселках? — взвыла Анька. — Ты же про Ратное сказала…
— Это уже как дед решит… — Боярыня ухватила провинившуюся дочь за косу и деловито, будто веревку для какой-то мелкой хозяйственной надобности, накрутила на руку. — Когда остриженную увидит…
Обернувшись, Анна поискала глазами ножницы, увидела их на противоположном краю стола, поняла, что не дотянется и нетерпеливо кивнула Арине: — Подай!
Та, однако, не спешила выполнить приказ боярыни, положила на ножницы руку — то ли взять их хотела, то ли прикрыть. Посмотрела вопросительно:
— Зачем?
— Давай сюда, раз велю! — повысила голос Анна, начиная сердиться уже на Арину — не понимает она, что ли?
Арина только брови подняла, спокойно и рассудительно проговорила (тоже словно и не с Анной, а сама с собой):
— Косу-то отрезать легко, вот обратно потом не приставишь. Что же это будет за боярышня без косы?
— Да какая из нее боярышня. — Анна, досадуя на неожиданную помеху, в сердцах рванула Аньку за косу, та дернулась и коротко всхлипнула. А Арина только головой покачала и отодвинула ножницы подальше:
— Как это — «какая?» Анна Фроловна из рода Лисовинов. Твоя дочь.
С непонятной для Арины болью Анна выкрикнула:
— В том-то и дело, что моя! Ты что, не видела?
— Да что там видеть-то было?
— Да мерзость всю эту… — Анну передернуло от отвращения. — Грех-то какой!
Тут уж ее собеседница не на шутку удивилась:
— Да бог с тобой! Какой же это грех? Обычное дело…
— Обычное?! Это непотребство — ОБЫЧНОЕ?! В молодой девке? Да что с ней дальше-то будет?! Она же весь род опозорит! Не приведи Господи, увидит кто — сраму не оберешься. Всё… всё прахом пойдет из- за одной дурищи! — почти выкрикнула Анна, глядя с негодованием на Арину, которая смотрела в ответ со спокойным недоумением, будто и не замечая, как трясет Анну от ярости.
— Ну да, на людях так не стоит, но мы-то не чужие. Неуклюже, конечно, у нее получилось, но это как раз от неумения да невинности. Вот кабы она это с УМЕНИЕМ проделывала… Отроки вон тоже себя пробуют, да еще как дерутся-то, и никто это грехом не считает.
Тут уже оторопела Анна:
— А отроки-то при чем?
— Так ведь они воинскому искусству учатся, а девки — женским хитростям. Поначалу оно всегда потешно выглядит, ну так иначе и не научишься.
Боярыня потрясенно замерла, с недоверием глядя на Арину.
— А разве ты сама в ее годы… — закончить Арина не успела — Анна дернулась, как от пощечины:
— Откуда ты… — Взглянув на осевшую у ее ног Аньку, которая испуганно притихла и затравленно переводила взгляд с матери на свою нежданную защитницу, боярыня выпустила наконец из рук злополучную косу.
— Живо к себе! Там жди! Да платье надень! — Анька кое-как, путаясь, натянула на себя платье, всхлипывая, выскочила за дверь, и вскоре ее топот затих наверху. И только тогда Анна снова повернулась к Арине:
— К чему ты это сказала?
— Что? — неподдельно изумилась ее собеседница.
— Ну про меня… в ее возрасте…
— Да неужто тебя такое минуло? — Арина пожала плечами и улыбнулась: — Так оно у всех бывает в отрочестве. Разве тебе не хотелось понять, как это у баб взрослых получается — мужей разума лишать? — она хихикнула. — Да я и сама уж чего только не воображала в думках тайных! Спасибо бабке, объяснила, что к чему.
— Тебе, значит, бабка объяснила… — Анна тяжело опустилась на лавку. — А меня матушка по щекам отхлестала да выпорола так, что я несколько дней сидеть не могла. А потом заставила неделю целыми днями на коленях стоять — поклоны отбивать да грех смертный замаливать. — Она говорила монотонно, размеренно, как будто о чем-то совершенно отвлеченном, а не о том, что мучило ее много лет.
— Как же так можно-то? За что? Что тут грешного?
— За что? — переспросила с горечью Анна, сама удивляясь своей откровенности, но уже не в силах держать ЭТО в себе. — Ты что же, думаешь, я по своей воле в Ратное замуж пошла? Я ведь тогда в Турове первой красавицей была, батюшка — купец не из последних, а меня сюда, в глушь, подальше с глаз и от соблазнов отдали, ибо порочна есмь… чтобы всю жизнь грех отмаливала… А за что? Анюта моя сейчас и то смелее меня тогдашней оказалась.
Анна с силой провела по лицу ладонью, будто приставшую грязь счищала.
— Ладно, то дело давнее, в Ратном об этом ни одна живая душа не знает, — она вскинула голову, будто возвратилась наконец из прошлого, — а вот с Анютой и в самом деле что-то делать надо. Кабы она просто была упряма или злонамеренна… Упрямство и розгами выбить можно в конце-то концов. Но ведь она даже не понимает, что делает! Разума Бог не дал — такое уже не исправишь.
— Прости, Анна Павловна, не знаю я ее — о чем ты говоришь-то?
— В делах обыденных она иной раз дура дурой, а как парней на веревочке водить, так откуда что и берется. И знаешь, что самое скверное? Она уже распробовала это удовольствие и теперь от него не откажется!
— Правда твоя, неладно это, конечно, но ты уж не обессудь, не верится мне, чтоб у твоей дочери и сестры Михайлы совсем разума не было, — усмехнулась Арина. — Ты, конечно, мать, твоя дочь в твоей воле, но свое слово ты всегда сказать успеешь. Дозволь мне с Аней твоей переговорить, может, я чем помочь сумею? В конце концов, к сегодняшнему поступку именно я ее своим примером подтолкнула, хоть и невольно, — значит, мне это и исправлять.
— Ты? — Анна оглядела нежданную советчицу с ног до головы, невесело усмехнулась. — Я не смогла, так думаешь, ты ее в разум приведешь? Впрочем, — она вздохнула, — попробуй, хуже уже не будет.
— Тогда я прямо сейчас к ней пойду, пока она еще чего не сотворила. Дозволишь?
Анна откинулась на стену, прикрыла глаза и только махнула рукой: иди, мол.
ГЛАВА 5
От сцены, только что разыгравшейся у нее на глазах, Аринку поначалу оторопь взяла. А тут еще со старшим наставником неладно получилось, так и не сумела она его успокоить, он еще сильнее разъярился, уж больно непреклонен. И не то что власти, а даже намека на власть чужой — любой — воли над своей не потерпит и не примет. Вот и ее попытку смягчить его гнев он тоже как вызов понял. Ей в какой-то момент
