Разжеванные ягоды оставили во рту терпкую горечь, а мелкие косточки противно застряли между зубами.
Тропинка терялась в темноте. Девушка уже подумывала повернуть обратно — очень уж не хотелось заблудиться в ночном лесу, — когда ноги сами вынесли ее к подножию холма. Там, наверху, чернели силуэты раскидистых сосен, похожих на чжанские зонтики.
«Посмотрю сверху на долину — и сразу обратно», — решила Альдис.
Это не было такой уж хорошей идеей. Кусты — не те, что с зелеными листьями, другие — по пояс, без ягод, но усеянные колючками — вцепились в одежду и волосы незваной гостьи, словно вознамерились пасть смертью храбрых, но не пустить ее в святая святых леса. Когда девушка прорвалась сквозь строй безмолвных воинов (прорыв дался не без урона, но кусты пострадали не меньше), в битву вступил обманщик-мох.
Зеленый встрепанный ковер скрадывал неровности склона, прятал ямы и выступы, норовил сунуть под ноги трещину или булыжник. Иногда под сапогом что-то влажно хлюпало. Вспорхнула в траве разбуженная птица. Взлетела, закружилась над головой, горестно жалуясь сородичам на коварного человека, пришедшего по ее, птичью, душу.
Подъем закончился неожиданно. Альдис прошла еще несколько шагов к самому обрыву. Весенние ручьи промыли на вершине холма небольшую впадину, защищенную с трех сторон от ветра.
Ноги по щиколотку утонули в сухих иголках, высохший ствол сосны превратился в скамейку. Отсюда были видны костры в долине — десяток оранжевых огоньков. Иногда ветер доносил отзвуки голосов или запах дыма. Остальное — небо, горы, море, все терялось в ночной темноте. Стыдливая луна, кутаясь в обрывки облаков, рисовала торопливые наброски, очерчивала светом силуэт, чтобы тут же стереть или исказить до неузнаваемости.
Красиво. Если не смотреть вниз, можно поверить, что ты один в целом мире. Один, как тот первый человек у начала начал, истоков времени.
— За вами точно не следили? — спросил кто-то прямо над головой.
— Это смешно, Ван, — откликнулся его собеседник голосом Сигрид Кнутсдоттир. — Кто мог за мной следить? Одна из девочек? Расслабься, здесь никого, кроме нас.
Двое стояли прямо над убежищем Альдис.
— Уважаемой легко говорить «расслабься», — заныл первый голос — мужской, высокий и нервный, с еле уловимым чжанским акцентом. — Ведь это ничтожный Ван рискует карьерой ради чужой прихоти.
— Чушь. Я рискую гораздо больше, и ты это знаешь.
Девушка огляделась. Спуститься прямо здесь мешал обрывистый, почти отвесный склон. Чтобы уйти, нужно сначала подняться. Немного. Как раз до того места, где находились Сигрид и ее трусливый собеседник.
Сейчас они не могли видеть Альдис — густая тень надежно скрывала ее присутствие. Но стоит курсантке подняться, как лунный свет выдаст ее.
Уйти незаметно никак не получалось. Встать во весь рост и пройти, не прячась? Сигрид никогда не поверит, что Альдис здесь случайно.
— Ван умирает от любопытства. К чему все эти тайны? Ответьте, любезная Хайга.
— Не называй меня этим именем!
— Нижайше прошу прощения, если из-за глупости своей Ван обидел вас. Но почему не называть? Ван слышал, как Ингиред и Вальди…
— Им — можно. Тебе — нет.
— Почему почтенная воительница так нелюбезна с Ваном? Ван рискует, обманывает руководство, тайком пробирается на этот холм ради встречи с дочерью Кнута, а получает лишь попреки и резкие слова! Ай, как больно и горестно Вану слышать все это!
— Когда я убила рысь, ты сказал, что навеки мой должник. — В голосе женщины лязгнул металл. — Или хочешь отречься от своих слов?
Как же неудобно получилось! Альдис подползла к краю обрыва, чтобы убедиться еще раз. Была бы под рукой веревка, можно было б рискнуть. А так слишком опасно. И слишком шумно.
— Нет, нет! Ван помнит, все помнит. Благодарность Вана глубже бездонного Северного Обрыва и безмерней милости Всеотца. Но сознает ли уважаемая Сигрид, какой у нас режим секретности?! Если храмовники хотя бы заподозрят о нашей встрече… они выпотрошат мозги Вану и сожрут печенку!
— У тебя всегда была склонность к нездоровым преувеличениям.
— Да, сожрут печенку! Да-да! И ладно бы только Вану — невелика потеря, кто будет плакать о бедном технике?! Но жрецы не знают меры в своем рвении на службе Всеотцу и конунгату. После того как они проделают все это с бедным Ваном, они возьмутся за прекрасную Сигрид. Ван, конечно, постарается скрыть, с кем он встречался, но разве сможет бедный техник достойно выдержать пытки и допросы?! Увы ему…
— Я знаю — ты можешь долго ныть. Давай к делу.
— Смелой Сигрид легко говорить «давай к делу». Она живет далеко и не знает, какие порядки на Маркланде. Ван живет на Маркланде — Ван знает. Здесь твориться История.
— Мне все равно, какие истории здесь творятся. Меня не интересуют тайны конунгата и Храма.
— Ван озадачен. Если мудрой Сигрид не нужны тайны конунгата, а воистину мудрым можно назвать человека, который не гонится за ними, то к чему ей потребовалась такая секретность от Вана?
— Рагнар Иварссон по прозвищу Тар.
Мужчина изумленно охнул и умолк. Почти минуту было тихо.
— Ты знаешь это имя.
— Нет.
— Врешь.
— Нет. Нет! Ван ничего не знает! — Голос истерически взлетел на пол-октавы.
— Рассказывай.
— Нет.
Шорох. Недолгие звуки борьбы.
— Рассказывай. — В голосе ротной с хрустом сталкивались льды Нифльхейма.
— Нет. Можете меня убить, если хотите. — Теперь мужчина хрипел, словно что-то мешало ему говорить и дышать. Что-то вроде стальной хватки на глотке. Но, как ни странно, в его речи неожиданно прорезались решительность и твердость, не звучавшие ранее: — Бесстрашная Сигрид спасла жизнь Вану, и Ван помнит об этом. Но сколь короткой и полной страданий будет жизнь Вана, если в желании облагодетельствовать спасительницу бедный техник станет слишком разговорчивым! О, недолгой, очень недолгой. И конец этой жизни будет гораздо мучительнее, чем от когтей зверя или рук безжалостной Сигрид. Ван глуп, но он знает: нельзя болтать о тайнах, к которым даже не имеешь доступа.
Молчание, потом хриплое:
— Прекратите! Вы же не будете меня убивать!
— Ты можешь ошибаться насчет «мучительнее». Моя подготовка включала в себя изучение пыточных методик твоего народа.
Сначала была тишина, словно человек сверху пытался осознать сказанное. Затем истошный вой «поооомооогииитее!» раскатился по окрестностям.
— Зачем так орешь? Мы еще даже не начали.
Чжан заплакал.
— Знаешь, в моей жизни было всего три поступка, которых я стыжусь. Один из них — смерть матери Скёггир. Твоя никчемная жизнь этого не стоила.
— Пожалуйста, не надо! Отпустите меня!
— Если отпущу, ты побежишь к храмовникам, — ровно сообщила женщина. — Есть только два способа заставить тебя молчать. Один — убить. Второй — заставить рассказать все, что знаешь. Я попробую оба, по очереди.
Снова истошный вопль.
— Ты нытик. Я знала пятнадцатилетнюю девочку, которая терпела подобное с большим достоинством. Рассказывай.
