Слышал я байки, что был такой во время Пагубы. А? Много он натворил всякого, а потом вроде пропал куда? Хотя была тут недавно какая-то возня с Запретной долиной? Опять он?
— А тебе какая разница? — спросил Меченый и после недолгого молчания добавил: — Я тогда был еще ребенком. Почти пятнадцать лет прошло с Пагубы.
И то правда. Сколько лет Меченому? На вид меньше тридцати. Много меньше. Двадцать пять? Кожа молодая, руки крепкие, колени здоровые. С другой стороны — тонкие морщины на лбу, едва приметный шрам, паутина у глаз, сухие скулы… Кто его знает… Никогда не отвечает ни на какие вопросы о себе самом. Даже имени так и не назвал. Меченым уже в подземелье окрестили, когда стражники спустили его с верхнего яруса голым, с исполосованной бичом спиной, на которой только в одном месте не было крови — на сером пятне в форме треугольника от левого плеча до загривка и до основания левой лопатки. Спустили, вытянули веревку наверх, бросили ветхую одежонку, выстроились по краю пролома — и стражникам интересно, как новичка ломают.
— Лошадь украл! — донесся сверху крик старшины. — Сто плетей и три месяца подземелья!
Загудел народец сразу. Послышалось Сарлате даже, что кое-кто знал Меченого, вроде как бродил этакий странник по окраинным стойбищам, со стариками говорил, все искал чего-то. Много лет искал. Так не каменный ли нож Сарлаты он искал? Три месяца, выходит? Так некоторые и в неделю подыхали. Хотя чего делать-то в подземелье? Сиди, жди, когда будут передачи сбрасывать, откликайся на любой бабский зов, лови порченое зерно, чтобы живот набить, да слизывай воду со стен. Кутайся в тряпье — и летом, и зимой холод под землей. А хочешь, копайся в нижних пределах, таскай песок, чисти ходы. Вот оно ведро на веревке, висит в пяти локтях над грязным полом, кричи, стражники спустят. Сыпь набранный в собственную рубаху песок в ведро, называй имя, десять тысяч ведер — и ты свободен. А уж если найдешь что ценное… то не выйдешь из подземелья никогда.
Те, кто правит в темноте, убийцы и отъявленные мерзавцы, заберут находку себе да еще шкурку твою попортят. Многих из них Сарлата мог порезать на куски и двоих-троих разорвал бы голыми руками, но не резон ему был красоваться перед толпой, еще узнает кто в седом здоровяке с кошачьими повадками знаменитого убийцу, главу пустынных разбойников, самого разорвут на части, даже здесь, под землей, много было обиженных, много. Как знал о возможной беде Сарлата, когда начал закутывать лицо тряпьем, с самого первого разбоя так и прослыл Безлицым. Но здесь, в подземелье Асаны, лицо не закутаешь. Хорошо еще, что Сарлата знал, как себя повести, какие слова сказать, на что намекнуть, быстро отстали. А если бы всерьез стали проверять на прочность? Устоял бы он, как устоял Меченый? Сдох бы, наверное. Устоял бы, но сдох. Потому как только Меченый спит и словно во сне видит вокруг себя, глаза открывает, стоит шевельнуться. Но и он тоже за недолгое время, что провел в подземелье, побледнел, носом начал шуметь, пот со лба смахивать. И Сарлата сдохнет, если не выберется наверх, от сырости грудь кашель на части рвет. Попался в руки лапаньской стражи спьяну, да с чужим мечом — легко отделался, получил год подземелья, можно продержаться, подбрасывают дружки время от времени нормальной еды. Но тяжко. Всего-то проторчал семь месяцев в темноте, и вот уже не только проклятый кашель, но и руки трясутся, и живот пучит, и в ушах звон. За семь месяцев и Меченый бы пополам скрючился, если он за два месяца сдавать начал. И все-таки силен он, не так, как Сарлата перед поимкой, мало кто мог с седым сравняться, но силен. А ведь когда появился впервые, многим показался тщедушным — ни тебе живота, ни жирка на боках, что от сытой жизни да излишка силы приключается. Ну, жилистый, плотный, так и плотнее на части рвали. Или просто так в нижних галереях человечьи кости под ногами попадаются? Свежие кости, свежие. Но Меченый жирным не был, оттого и интерес к нему был другой. Оттого и послали к нему сначала такого же. Жилистого, быстрого, верткого как змея, выходца из вольных. Редкого мерзавца. Тот подошел к Меченому, что не спеша зашнуровывал порты, подбоченился, сплюнул на босые ноги новичка, спросил громко, так, чтобы и зрители наверху слышали:
— В отхожем месте, что ли, заснул, приятель? Откуда пятнышко на спине?
Меченый не ответил. Огляделся, стоя в кругу бледного света. Увидел, теперь-то Сарлата точно уверен, что увидел несколько сотен пар глаз, смотрящих на него из мрака, но даже жестом не выдал испуга. Прихватил узлом бечеву в портах, сунул ноги в странные, похожие на связанные из обрывков старых ремней сандалии, накинул на плечи рубаху. Смелый? Ничего, и не такие пугались. Береги одежду, бедолага. В ней тебе теперь и спать, и жрать, и гадить, и обгаживаться, и от холода спасаться, и от жары. И кровавые сопли в нее же сморкать.
— Ты глухой или немой? — удивился жилистый, приблизился на шаг, спрятал в руке осколок сосуда, перемотанный с одного края рваньем. — Рот открой. Или тебе уши расковырять?
— Уши, — холодно бросил Меченый и в следующее мгновение поймал выкинутую вперед руку со стекляшкой, до странности легко переломил ее в локте и пресек жалобный вой жилистого точным ударом в висок его же оружием.
Стражники наверху довольно загудели. А с той стороны, где стояли древние, вытащенные из нижних ярусов скамьи, раздался возмущенный рев, и на свет вывалился верзила Бешеный, покровитель жилистого. Верно, убитый был для огромного, ростом под пять локтей, да весом, которого бы хватило на троих, убийцы не только служкой, но и телесным утешением. В ручищах у Бешеного дрожал выломанный из какой-то решетки железный стержень длиной в полтора локтя с заточкой на конце. Взлетело оружие над Меченым так, словно молния сверкнула. Сарлата готов был поклясться, что сейчас голова наглеца лопнет, как яблоко под копытом коня, но голова не лопнула. Новичок даже не стал вытаскивать из головы жилистого стекляшку. Быстро, неуловимо быстро шагнул в сторону, пропустил удар верзилы мимо и подломил тело здоровяка ударом по его же голени. И уж как успел подправить стержень, зажатый в руке верзилы, — неизвестно, только пригвоздил сам себя Бешеный к грязному полу намертво — вырвался острый конец из могучей спины с клоком окровавленной плоти.
А потом Меченый сделал то, чего от него не ждал никто, а уж тем более степняки, которых было в подземелье не менее половины. Он поклонился на четыре стороны, опустился на ноги, распустил только что затянутый ворох рубахи и расставил в стороны руки.
Всё. Теперь убить Меченого можно было только в честной схватке. Он вызвал каждого, кто хочет свести с ним счеты. Вызвал на схватку один на один. Об этом говорил ворот, распущенный на одну завязку. А расставленные руки говорили о том, что ни на кого из тех, кто сейчас смотрит на него из сумрака, Меченый зла не держит. Понятно, что его все равно должны были убить. Из-за угла, в темноте, в толпе, на раздаче гнилого зерна. Ткнут в спину, ищи — кто сделал, но вот так, прямо при всех — значит, покрыть себя позором. Да и тайком — дознаются, уничтожат свои же. Да кто дознается? Все равно убьют наглеца.
Но не убили.
Тогда Меченый словно растворился. Подземелье большое. Здание, что торчало оголовком над шатрами Асаны, под землей разбегалось в стороны на сотни шагов, пусть даже большая часть помещений была обрушена, распадалось на десяток ярусов, на нижних вода стояла. Ходили даже слухи, что есть уже ходы и в соседние здания, которые вовсе не показывались над песком. Было где затеряться сотням заключенных. Страшные дела творились в укромных закутках, но в еще большей части укрытий не происходило ничего — один надсадный кашель и медленное угасание. Была такая нора и у Сарлаты. Туда Меченый и пришел с неделю назад.
Ударил ногой о пролом в стене, дождался раздраженного кашля хозяина норы, сдвинул гнилой полог, вошел внутрь. Сел напротив так же, как сидит теперь рядом.
— Ты все еще жив, новичок? — удивился Сарлата. — Я ни разу не видел тебя на раздаче зерна.
— Да, — кивнул Меченый. — На раздаче — самое опасное место. Но я справляюсь. Немного врачую. Иногда могу дать дельный совет. Я здесь поэтому, кстати. Совет тебе хочу дать и дело у меня к тебе, Тихий. Ведь тебя тут так зовут?
— Тихий? — нехорошо засмеялся Сарлата и снова закашлялся, схватился за грудь, все-таки камень и сырость после сухих ветров Холодных песков — не лучший выбор. Как же его угораздило напиться тогда? Если бы хоть кто-то из стражников узнал, что он не простой воришка, а главарь своры из полусотни головорезов, промышляющих на зимних пастбищах, а то и уходящих на Вольные земли, его бы сбросили в пролом не на год, а навсегда. Да не живым, а порубленным на куски. Интересно, что за дело может быть к нему у этого отчаянного храбреца?
Когда Сарлата откашлялся, Меченый негромко проговорил:
