остальные, вроде бы, были не вооружены. Стоило Мишке только подумать об этом, как из рукава ближайшего к Феофану мужика выскользнула гирька на ремешке.
— Давно я тебя, Фенька, пасу, а ты еще и этих щенков мне привел, как по заказу!
— Я тебя тоже давно…
Феофан не договорил, взмахнув непонятно откуда взявшимся у него кистенем — таким же, как и у его противника. Удары оба нанесли одновременно, но Феофан как-то умудрился дернуться в сторону и гирька обрушилась ему на плечо, противник же Феофана рухнул с проломленным черепом, не издав ни звука. Над ухом у Мишки свистнул кинжал, и стоявший напротив него мужик забулькал рассеченным горлом. Мишка, опомнившись, схватился за оружие и метнул его в мужика с топором. Тот ловко прикрылся лезвием, но второй кинжал, брошенный Демкой, ударил его прямо в глаз. Мишка выхватил второй клинок. Последний из нападавших уже заносил руку над сидящим на земле Феофаном. Мишень была неудобной — тулуп можно было и не пробить, шея у мужика была короткая и из-под одежды почти не видна. Пришлось бить в голову. Тать охнул, схватившись за рассеченное ухо, и тут воздух прорезал истошный бабий вопль:
— Убивают!!! Люди добрые, убивают!!!
Последний, из оставшихся в живых, бандит, обливаясь кровью, лившейся из разрезанного уха, бросился бежать.
— Ребята… — было видно, что Феофану совсем скверно, вот-вот потеряет сознание. — Свистите, ребята… как можно громче. Три раза, потом два. И опять, пока стража…
Голова его свесилась на грудь, и Мишка еле успел удержать монаха в сидячем положении.
— Что стоите? — Прикрикнул Мишка не глядя на пацанов. — Свистите! Слыхали: три раза, потом два! — Мишка оглянулся и увидел бледное до синевы лицо Демьяна. — Демка, ты чего? Ранен?
Демка вдруг кинулся в сторону и согнувшись у забора изверг из желудка все лакомства, которых успел наесться на торгу.
Мишка поискал пацана глазами и увидел, что тот направляется к зашевелившемуся бандиту с выколотым глазом. Демкин клинок, видимо, не достал до мозга, и мужик начал приходить в себя. В руке у Роськи тоже покачивался кистень, только поменьше, чем у Феофана и татей. Взмах руки и гирька с хрустом проломила висок раненого.
— Ой, убивают!!! — надрывались уже несколько бабьих голосов.
— Роська, свисти!
Воздух прорезал свист, да такой, что испуганно примолкли даже вопившие бабы. Один сигнал, второй, третий… В конце переулка со стороны торга раздался топот. Первой, однако появилась не торговая стража и не толпа зевак. Тяжело отдуваясь, к месту происшествия подбежал недавний знакомец Антип.
— Мишка, что с Феофаном? Живой?
— Живой, ему кистенем вот сюда попало, может ключица сломана, может еще чего…
— Кто?
— Не знаю, мужики какие-то, может Роська узнал?
— Скоморохи это! Которых стража с торга погнала. Я двоих узнал!
Тут наконец, навалилась толпа зевак, а среди них замелькали и торговые стражники.
— Что тут такое! Кто свистел? Антип, чего тут?
— Силантий, знаешь, где скоморохи стоят? — Антип говорил так, словно имел право приказывать десятнику стражи. — Гони своих туда и вяжи всех! Один из них ранен, видишь как кровью наследил? Тащи их на владычный двор, это — не простая татьба, священника убить пытались. Пусть владыка сам и решает! Да сани какие-нибудь достань, святого отца отвезти нужно. Давай, давай, шевелись!
— Дядька Антип, — встрял Роська — у раненого ухо рассечено, примета верная!
— Слыхал, Силантий? Скажи своим, чтобы покопались там, может, что из ворованного найдут. Все, ступай, двух человек оставь здесь и бегом, бегом, смоются же!
Суд епископа Феогноста оказался на удивление быстрым. Впрочем, все было настолько очевидно, что пацанов даже особо не стали расспрашивать, тем более, что представлявший интересы несовершеннолетних племянников Никифор, всячески упирал на душевное потрясение пережитое детьми, вынужденными защищать свою жизнь и жизнь раненого священника.
Единственный вопрос, который заинтересовал епископа — зачем у мальчишек при себе оказалось аж по три кинжала. Никифор быстренько разъяснил, что это не оружие, а реквизит для представления одобренного иеромонахом Илларионом. Илларион, естественно, подтвердил, присовокупив, что только искусное владение метательным оружием и позволило отрокам спастись самим и с похвальной отвагой защитить брата Феофана. Самого Феофана, в связи с тяжелым ранением не допрашивали, а факт наличия у святого отца кистеня в рукаве, на суде и вообще не вплыл.
Скоморохов изловили всех. Стража представила суду раненого Мишкой и еще двоих, захваченных на месте временного проживания — молодую девку и старика. Причем, старик, по докладу десятника стражи, оказал яростное сопротивление и ранил двоих стражников, прежде, чем был оглушен и связан. Привели стражники и скомороший фургон, поставленный на санные полозья.
В фургоне во время обыска обнаружили несколько явно краденых вещей и, самое страшное: доказательства вредоносной ворожбы — две проткнутые бронзовыми иглами тряпичные куклы, с зашитыми внутрь прядями чьих-то волос. Эти-то куколки и перевели дело под юрисдикцию епископа окончательно и бесповоротно. Обычная кража, по сравнению с доказанным колдовством и покушением на жизнь священника, выглядела сущей мелочью.
Допросить обвиняемых толком не удалось. Скоморох с рассеченным ухом валялся на брюхе, орал, что ничего не знал, что его заставили и клялся искупить вину. Дед угрюмо молчал, не назвав даже своего имени, а девка, похоже сумасшедшая, только плевалась и угрожала всем присутствующим карой славянских богов.
Приговорили всех троих к… следствию. Епископ повелел выяснить: против кого направлено колдовство с куклами, за что собирались убить Феофана и пацанов, имеются ли еще сообщники и т. д., и т. п. — целый список вопросов.
Мальчишек же, несмотря на три трупа нападавших, признали потерпевшей стороной, и даже назначили компенсацию — перерытый стражниками сверху до низу, фургон скоморохов. Правда, без лошади. Коняга непостижимыми извивами юриспруденции была перенесена из списка вещдоков в разряд оплаты судебных издержек. Никифору, который собрался было бросить скоморошью рухлядь там, где она и находилась, было указано на недопустимость такого образа действий, и купцу пришлось посылать домой за лошадью.
Дед Корней, по возвращении домой, прокомментировал произошедшее со свойственной древним философам любовью к парадоксам:
— Кхе! Вроде и трезвые, а три покойника, чужой воз и наблевали под чьим-то забором. Погуляли, ядрена Матрена!
— Дядя Никифор, а кто такой Антип? — Мишка, по дороге с епископского подворья, решил добывать информацию по горячим следам. — Здоровый такой мужик, вместе со стражниками был…
— Да знаю я Антипа, его тут все купцы знают и побаиваются, если честно. Он соглядатаями командует для мытника и вирника княжеских. Поймает на каком-нибудь грешке купчишку мелкого, торговца или еще кого, кто на торгу или у пристаней постоянно обретается, но не наказывает, а велит все, что замечают, ему рассказывать: кто какой товар привез, почем продает, не укрыл ли чего от податей, не торгует ли запрещенным — много всякого.
А потом мытник или вирник со стражниками налетят, да либо виру возьмут разорительную, либо вообще весь товар в княжью казну заберут. А Антип с помощниками потом отнятый товар распродают на торгу. У него в амбаре много чего лежит, если какого товара на торгу не нашел, ступай к Антипу — у него,
