собеседника, но не может постичь его логику. Он искренне не мог понять, в чем же проблема?
Дверь в коридор открылась, вошел Пасечник.
- Здравствуйте, Петр Валерьевич! Как сидится? - вполне дружелюбно поприветствовал он арестанта.
- Как вы смеете, Пасечник? - снова взъярился пленный, и снова стукнул толстой ладонью по прутьям решетки.
- Ой, осторожно! Ладошку зашибете! - со слегка глумливой улыбкой предостерег Пасечник.
Петр Валерьевич Братский в прошлом был главной и единственной неудачей Пасечника как начальника службы безопасности, отвечающего за сохранность и безопасность активов компании. Когда на горизонте черной тучей появился Петр Валерьевич, чиновник олимпийского масштаба, из когорты 'непотопляемых', тех, которых переводят с места на место за неумеренную вороватость, но при этом каждое следующее место оказывается выше и 'хлебней' предыдущего, Пасечник попытался отбить наезд. Но не сумел. Петр Валерьевич проехал по нему как дорожный каток по молочному пакету. Петр Валерьевич мог так ездить по кому угодно в стране, и затем он с той же грацией прокатился по Александру Бурко, к вящему унижению Пасечника.
- Александр Васильевич, с охраной побеседовали? - обратился к нему Бурко.
- Поговорил. Нормальные ребята, этого... - от указал пальцем на Братского. - ... они терпеть не могут. Двоим есть о ком позаботиться, еще один хочет остаться.
- Что решили?
- А что тут решать? - пожал плечами безопасник. - Пусть уезжают все трое. Оставлять никого не будем. К ним у нас претензий нет, но и рисковать не хочется. Мало ли как обернется?
Братский замер, приоткрыв рот и тяжело дыша. Он вдруг понял, что сейчас всерьез решается его судьба.
- Что с женой будем делать? - спросил Бурко.
- С супругой... семьи грех разлучать, верно? - снова хищно улыбнулся Пасечник.
Супруга Петра Валерьевича, Елена Алексеевна Братская, была знаменита не меньше своего мужа. Крупная, вульгарная и алчная тетка, любительница гигантских бриллиантов и вычурных платьев, с прической того типа, что в народе называют 'вшивый домик', являлась настоящим вдохновителем вымогательских рейдов Братского, а заодно и главным потребителем добываемых в этих налетах материальных благ.
- Думаю, что вы правы. - кивнул Бурко. - Штрафная бригада?
- Именно. Штрафников у нас пока нет, и вроде бы даже не предвидится, надо же и начинать когда-то? Вот их и пристроим. Как раз женская и мужская бригады создадутся.
Петр Валерьевич издал протяжный хрипящий звук. Он понял все, но был возмущен настолько, что сказать хотя бы одно слово не мог. Все сказал за него Бурко, обернувшись к Братскому перед тем, как покинуть его:
- Придется работать, Петр Валерьевич. Выгребные ямы убирать и все такое. - помолчал, затем добавил: - Старайтесь, а то я вас пристрелю. Лично.
Сергей Крамцов, бывший аспирант.
30 марта, пятница, вечер.
Сколько еще придется здесь сидеть? Это была главная мысль, которая крутилась у меня в голове, когда я шел в сторону учебного корпуса, стоящего рядом со штабом Учебного центра 'Пламя'. Не то, чтобы я рвался покинуть безопасность большой воинской части и рвался как можно быстрее ехать в неизвестность. Скорее даже наоборот. Здесь мы в безопасности, здесь нас охраняют, здесь нам хорошо, насколько может быть хорошо при таких обстоятельствах. Но, рупь за сто - сейчас мало кому лучше нас. И сыты, и одеты, и вооружены. Пусть простенькая офицерская гостиница далеко не хоромы, система коридорная с санузлами в конце и все такое, но то, что они сейчас одни из самых безопасных - это наверняка.
Но ехать все же придется, от этого не отвертишься, и именно это портило все настроение. Чем? Да вот милейшей Алиной Александровной с дочками. Их собакой и их котом. Тем, что они надеются встретить в этом самом Горьком-16 своего мужа и отца, который, на самом деле, пустил себе пулю в лоб чуть ли не у меня на глазах и при этом вырвал у меня обещание не говорить его семье об этом. Если бы вопрос был лишь в доставке контейнера с образцом первичного вируса и дисков с информацией! Я бы изначально отобрал самых боеспособных из нас, четверых, не больше, вооружил бы до зубов и оставил бы остальных здесь, под охраной военных. И наверняка прорвался туда и даже вернулся бы обратно. Но не переться же туда всем табором, с женщинами и детьми?
Все эти размышления вызывали чувство, очень напоминающее бессильную злость. Злость в том числе и на уважаемого мной, ныне покойного Владимира Сергеевича Дегтярева, хоть это и грех, я знаю. Ну зачем он меня так подставил, вынуждая врать его семье, сохраняя на лице выражение полнейшей честности? При этом чувствуя себя последней скотиной. Да, его смерть трагедия для меня, но после тех, не боюсь сказать, уже миллионов смертей, случившихся вокруг нас, трагизм ситуации с Дегтяревым как бы даже и поблек немного. Зато на глазах растет потенциальный трагизм нашего будущего похода в неизвестность, отягощенного гражданскими. Которых я веду в никуда, к ложной, несуществующей цели.
То, что я никого с собой не потащу, я решил однозначно. Здесь не может быть двух мнений, и для того, чтобы в этом убедить своих спутников, я готов пойти на многое, в том числе и на то, чтобы сказать правду, нарушив все свои обязательства перед покойным. В конце концов, он все это видел по-другому, и кто тогда знал, во что превратится этот мир всего через десяток дней? А в 'Пламени' они мало того, что в полной безопасности, но еще могут быть и при деле. Ну а дел здесь для всех хватит, тут всю жизнь человеческую с нуля выстраивать надо заново, работы - край непочатый.
В любом случае, все эти размышления так и останутся досужими умствованиями, пока я не решусь, наконец, сказать об этом вслух, причем во всеуслышание. Но вот когда это сделать? Момент надо выбрать правильно, да и вообще решиться на это, а то вдруг придется выкладывать всю правду, что же случилось в институте в ту злосчастную ночь? Хотелось бы избежать, если честно, у меня и остальных головняков хватает, после того, как на мою голову или плечи, тут уж кому как, свалился весь наш пестрый 'отряд'.
В таких думах я поднялся на второй этаж учебного корпуса, в инженерный класс, который теперь постоянно использовался как зал совещаний. Пантелеева еще не было, возле двери стояли и разговаривали два старлея, мне незнакомых. Когда я прошел мимо, он равнодушно скользнули по мне взглядами и вернулись к своей беседе. Я подошел окну, выходящему на учебные поля. В ста метрах от корпуса, в котором мы сейчас были, несколько бригад военных и гражданских, 'всем миром', так сказать, закладывали первые бревна в основания новых срубов. Да, неплохо было бы со временем заполучить себе такую... неплохо. Она теперь покруче пентхауса с видом на Кремль будет, да и подороже, наверное. Если в абсолютном выражении считать.
Пантелеев пришел через десять минут, к тому времени все собрались. В комнате было пятнадцать человек, все офицеры и прапорщики. И, судя по всему, за исключением четверых, все были из числа 'спецов' Пантелеева. Все вооружены, но пока явно не для выхода на войну, а так же, как и я, по уже укоренившейся привычке не расставаться с оружием ни на минуту. Переделанный АКМ у меня уже как продолжение плеча стал, без него вроде как и не оделся, что ли. А уж кобура с пистолетом - та и в санузел со мной ходит.
- Рассаживаемся. - скомандовал Пантелеев и все пристроились за столами.
Подполковник оглядел собравшихся, подошел к висящей на стене карте города, затем заговорил:
- Завтра проведем разведывательный рейд в Москву. С утра. Выйдете в составе четырех бортов, два восьмидесятых бэтээра и сто сорок шестая кашээмка, как машина связи. И 'Урал-покемон', на всякий случай. На буксир что-то взять, или вывезти что-то или кого-то. По шесть человек на бэтээр, двое в кабине 'Урала' и двое в кузове, ну и полный экипаж кашээмки. Старший майор Соловьев.
