Ни одного дома, ни даже камня на месте этих домов, и соответственно — ни одного человека. Не было слышно привычных городских шумов: лая собак, человеческих голосов, скрипа повозок, стука копыт — целый пласт подсознательно ожидаемых звуков отсутствовал, и на его месте зияла пугающая пустота.
— Ну что ты несешь?! — запальчиво воскликнул Хурру. — Ну ладно, Башни нет — в это я еще могу кое-как поверить, хотя и с трудом. Но чтобы целый город, существовавший не один век, не оставил никаких следов на идеальном аспекте? Это невероятно!
— Дальше тебе придется еще хуже, Хур, — тихо сказал Син, устало моргая. — Но может быть, ты тогда перестанешь возмущаться. Сейчас тебе все станет понятно.
— Извини, — ректор немного успокоился. — Давай дальше.
— Дальше я проверил, могу ли я теперь перемещаться в трех чисто пространственных измерениях. Оказалось, что могу. Пространственные параметры этого мира ничем не отличались от нашего аспекта. И тогда я спустился пониже, чтобы рассмотреть окрестности. И мне стало совсем плохо.
На поверхности земли не было жизни. Не было сейчас, и вообще никогда не бывало. Не было деревьев, цветов, травы и даже мха. Не было шелеста листьев и запаха коры. Не было насекомых, а значит — их стрекота и жужжания. Не было пения птиц и самих птиц. Не было ничего. Даже почвы в том смысле, в каком мы привыкли понимать это слово, не было. Только скалы, песок и пыль.
Я спустился совсем низко и стал искать хоть что-нибудь знакомое, привычное. Я никак не мог поверить в то, что видел. Но все, что я видел, относилось только к первым пяти стихиям. Ни Эфира, ни Жизни — самых тонких, самых идеальных стихий — не оказалось на аспекте идеальных энергий.
Принцесса прижала пальцы к губам и с ужасом посмотрела на отца. Каэнтор не отрывал напряженного взгляда от Сина. А тот неумолимо продолжал:
— Тогда я стал подниматься вверх. Я летел все выше и выше, туда, где заканчивается господство Воздуха и начинается власть Эфира. Уж там-то, думал я, ему никуда не деться. Там я его найду. Там я его поймаю. А если найду Эфир, то и Жизни не удастся скрыться от меня. Я вычислю ее потаенное убежище по модуляции Эфира. И я долетел до самого края неба, где воздух становился все разреженней и холоднее, где сквозь свет солнечного дня уже проглядывали звезды! Но Эфира там не было.
— Боги, а что же там было? — испуганно спросил Тийми.
— Пустота, — отчетливо сказал Син. — Полная, абсолютная пустота. Хуже, чем Ничто. Ничто — это все-таки что-то. А там — холодное, мертвое, совершенно пустое пространство, не заполненное вообще ничем, даже Ничего там нет. Вот когда я понял, что зашел слишком далеко, дальше разумения смертных. Там жутко, друзья мои.
Там рушатся самые основные, самые сокровенные представления жалкого человеческого разума о вселенной. Я ведь был с Кайбалу и Хурру в Нищих землях, когда мы впервые разрушили монаду. Ты помнишь, Хур? Тогда тоже, наверное, было страшно. Чудовищная энергия самой ткани нашего существования, непостижимая, необузданная; грозно ревущая стена неугасимого пламени, которое пожирало песок и воздух, пламени, которому было все равно, что пожирать. Но я смотрел на этот ужас и чувствовал восторг и гордость, хоть плюньте мне в лицо. Я думал, что мы, ничтожные козявки, прикоснулись к мощи, равной мощи богов, которая даже сродни ей. Я думал, что мы добрались почти до сути устройства мира, что глубже копать пока не стоит, что мы и так переступили за тот порог, за которым можем разрушить мир прежде, чем поймем смысл его возникновения… Я смотрел на это сводящее с ума сияние, ярче тысячи солнц, которое вырвалось из маленького саркофага, стоило опустить его в чуть больший кенотаф, и кричал, перекрикивая грохот урагана, бушевавшего вокруг: «Мы сделали это!» Я знал, что мы выпустили в мир силу, с которой не умеем совладать, которая может стереть нас с лица земли в один миг, но не боялся.
А там, в этой безумной пустоте — страшно. Страшно смотреть на наш старый, родной мир с изнанки. Страшно, как будто ты смотришь на внутренности собственной матери, вывернутые, как только что снятая ласья шкурка. Смотришь, холодея, ничего не узнаешь, и никак не можешь поверить: это — мама? Простите, мейрифей…
— Ничего, — прошептала бледная Лайме, — ничего. Продолжайте, прошу вас, д'Эльмон. Что вы сделали потом?
— Я посмотрел вниз, — помедлив, сказал Син. — Я не узнал нашу мать, нашу землю. Она словно сжалась от страха перед этой неописуемой пустотой. Какая-то безжалостная сила овладела ее измученным телом и надругалась над ним. Вы помните Довилля? «Не сдвинуть Востока с ложа его, и Запад не встанет с трона»? Тот, кто изувечил безжизненное тело земли, опрокинул ложе Востока и низверг трон Запада. Он рассек океан пополам, даже дважды рассек, и срастил края, замкнув экватор в кольцо. Да, друзья! Я не нашел Востока, не нашел и Запада: их больше нет там, и можно только носиться над изрубленной и обкорнанной землей по кругу, носиться в бесплодных поисках, теряя разум, исходя ядовитой пеной бешенства! И более того: там нет Севера и Юга тоже нет! Они стянулись в идеальные точки, своего рода полюсы мира, над которыми можно пройти за один шаг! Все ледяные пустыни северных морей, все заснеженные южные земли — в две точки! Я плыл над Южным полюсом, и не мог вместить этот бред в свое сознание, я просто запоминал: там можно дойти до места, где Юга больше не существует, а все пути ведут на Север. Я не понимаю, как может существовать место, где нет Юга, и тем не менее, это так. Зато на Запад можно идти всю жизнь, всю вечность — и никогда не дойти, а только лишь снова и снова бессмысленно возвращаться на прежнее место. Мать-земля была свернута в шар и отброшена, как ненужный гончару кусок глины.
— А звезды? — потрясенно спросил Фардж. — Само небо, наконец?
— Неба нет, — с кривой улыбкой сказал Син. — Тонкий слой воздуха — и пустота. Звезды висят в этой пустоте, разрозненные и одинокие. Но сами звезды — о, это интересно. Потеряв свою основную суть воплощенных точек Силы, звезды, точно в компенсацию, обрели иное средство влиять на судьбу вселенной. Они стали океанами энергии. Средоточия чистой, пламенной энергии, непредставимых размеров — мне нечем было измерить точно, но полагаю, что в миллионы лиг. Да, вот так это выглядит Там — нескончаемые тысячи лиг Юга и Севера слились в точки, а точки звезд обернулись миллионами лиг обжигающего света.
— Не понимаю, — насупившись, сказал Жювер, — но как же они умещаются там… вокруг земли?
— Они разделены провалами холодной пустоты. И находятся на неразумных расстояниях от земли и друг от друга. Чем меньше значение звезды в асцендентах судеб, тем дальше отнесена она от земли. Точнее, так: чем активнее звезда, тем больше в ней пламени, а чем звезда влиятельней — тем ближе она к земле. Только солнце совсем рядом, но рядом исключительно по сравнению с остальными. До него несколько десятков миллионов лиг.
Жювер издал невнятный звук.
— Сколько же тогда до других звезд?
— Боюсь сказать. Но очевидно, что расстояния между звездами несоизмеримо больше расстояния от солнца до земли.
Тийми вдруг расхохотался.
— Это же цирк какой-то! — сказал он с болезненным возбуждением. Дурная шутка безумного геометра! Иногда очень похожие искажения пространственного восприятия возникают после приема мощных зелий. Кстати, часто подобные галлюцинации вызывает дым сагитты.
— Ты прав, Тийми, — улыбнулся Син. — Когда я это понял, мне стало легче. Я увидел мир в кривых зеркалах сошедших с ума дряхлых богов, но я теперь твердо знал, что все это — всего лишь один, и не обязательно самый правильный, самый точный взгляд на существующее положение вещей. Что где-то далеко и в то же время совсем рядом меня ждет настоящий, реальный мир, а идеи… Мало ли какие идеи могут быть созданы и воплощены непредставимым для нас разумом? Может быть, во всем этом есть некий высший смысл, а может, и нет. Ведь каждое воссоздание мира в лучах Рассвета отражало и искажало идею первоначальной вселенной. И теперь стократно преломленные мысли, возможно, поначалу
