выходим. Собирай вещи, что у тебя там скопилось…
— У меня ничего нет, — бесстрастно сказал Дюберри. — Я буду готов через десять минут, мейрессар.
— Можешь не торопиться так. Ладно, иди. Дюберри!
— Я слушаю, мейрессар.
Меррен помялся, ощущая неожиданную и непривычную для себя неловкость. Потом собрался с духом.
— Ты в последние дни бледен и грустен, мой Дюберри, — сказал он мягко. — Я хочу знать, почему? Мне нужно это знать. Что тебя тревожит?
— Кровь, — сказал Дюберри.
Меррен чуть не поперхнулся. Все, что мальчишка пережил за последние недели, не приучило его к крови? Вот это да! Не ждал…
— Ты ее по-прежнему боишься? — внимательно спросил он.
— Я ее не люблю, — сухо сказал Дюберри.
— Ну, предположим, я ее тоже не люблю, — усмехнулся Меррен. Разумеется, кроме той, которая бежит в моих жилах. Да и то — только пока она бежит там, а не по земле. Но это не заставляет меня чахнуть на глазах у друзей и подчиненных. Так в чем же дело? Что тебя гложет?
— Зачем? — спросил Дюберри, сцепив зубы.
— Что — зачем?
Дюберри закрыл глаза, борясь с чем-то внутри себя. И ему удалось превозмочь это, чем бы оно ни было. Когда он открыл глаза снова, это был почти что прежний Дюберри. Искренний и открытый.
— Зачем это все, мейрессар? — спросил он, обводя движением руки внешнюю стену. — Зачем кровь на улице? Зачем они жгут?..
— От страха, малыш, — тихо сказал Меррен, притягивая мальчишку к себе за плечо. — Им очень страшно. Скоро все они умрут, а драться за свою жизнь не с кем. Врага нет. Они дерутся с мертвыми вещами и друг с другом, потому что больше драться не с кем.
— Это значит, что у них нет цели, — сказал Дюберри, поднимая голову и глядя лену в глаза. — Мы… я тоже убивал, — он поглядел на собственные руки, словно видел их впервые. — Да, мейрессар, я убивал. Но я знал, зачем я это делаю, и понимал, что иначе нельзя. И то… было трудно. Убивать — это, оказывается, плохо. И грязно. Но если знаешь, зачем — еще можно прорваться через грязь, терзаясь, мучаясь, казня себя, но хотя бы веря — что человек должен выйти из грязи, чего бы это ему не стоило. Но зачем прыгать в грязь и барахтаться там, если ты никуда не идешь? У них нет цели, мейрессар!
— У них никогда не было цели, малыш, — сказал Меррен и повернулся на звук. В дверь вежливо скреблись.
Магистр прошел к двери и отворил ее. С ручки сорвался малютка-нетопырь, сделал круг по комнате и приземлился на плечо Меррена. Прижался крошечной мордочкой к мочке уха и возбужденно запищал.
— Я тебя тоже люблю, — сказал Меррен. — Ну тише, тише, уже скоро идем. Совсем скоро идем.
— Разве может жить человек без цели? — настойчиво переспросил Дюберри. — Разве хорошо ему, когда в жизни нет смысла?
— Может, Дюберри, может, — вздохнул Меррен. — Прекрасно он может жить и вовсе без смысла, и с маленьким скучным смыслом, и с великим смыслом, и с фальшивым смыслом… Плохо ему, страшно ему, но живет… Человек вообще на диво живучая тварь, наверное, потому, что его так легко убить. Его все время убивают — голод, болезни, пожары, наводнения, враги, звери, сама смерть, наконец… а он все цепляется за жизнь, цепляется… уже неплохо научился цепляться, надо признать, порой и не оторвешь. А цель — что цель… Цель — это здорово, мой Дюберри, когда есть из чего выбирать, и когда умеешь выбирать. У тех, что спалили монастырь Боргейз, тоже была цель — и что? Разве от этого стало меньше крови или больше счастья?
— Иногда мне кажется, что я понимаю, — сказал Дюберри. — Или почти понимаю. А потом вдруг начнешь говорить себе это вслух — и все. Ты заблудился среди слов, а смыслы куда-то ушли, и понимание теряется, теряется… Тогда мне тоже становится страшно, мейрессар. Я думаю, вот то, что сейчас происходит — это ведь губит весь наш мир? Все горит, всех убивают… скоро здесь будут только скелеты в закопченных руинах. Я думаю — Закат губит людей, или люди губят сами себя в преддверии Заката? Может быть, это хитрая ловушка богов — объявить о Закате, а люди друг друга сами перебьют? И никакого очищения мира не надо, никакого обновления — мы сами все сделаем. Ведь до храма должен дойти один? В живых должен остаться — один? И если в храме ничего не случится, то что тогда станет делать этот герой — один?!
Меррен бережно обнял его за плечи.
— Я тоже этого боюсь, — почти что шепотом сказал он. — Теперь тебе должно стать легче, намного легче. Теперь мы будем бояться этого вдвоем, а вдвоем даже бояться не так страшно.
Дюберри выпростался из объятий и снова заглянул магистру в глаза.
— Спасибо, мейрессар, — дрогнувшим голосом сказал он.
— Иди, малыш, — сказал Меррен. — Одевайся, собирай свое «ничего нет», а потом сходи во флигель и предупреди первую команду, чтобы предупредила остальные. Не торопись, но и не медли. Иди!
Когда дверь за Дюберри закрылась, Меррен взял со стола свои кольчужные перчатки и внимательно посмотрел на дамирларское клеймо.
— Хотел бы я знать, откуда он их притащил, — сказал он вслух.
Нетопырь проникновенно пискнул. За окном, из-за крыш соседних домов поднимался новый столб дыма.
— Да, — сказал магистр, — да, крошка. Закат и люди, люди и Закат… «И поднимутся в неразумии своем друг на друга, и истребят сами семя свое, и вот: белена и пустыш на рухнувших храмах их. Но праведный и разумный спасется.»
Он решительно натянул перчатки и шагнул к двери.
Солнце уже лежало на горизонте, с каждым мигом опускаясь все ниже и ниже. Оно оставляло потрепанный и покачнувшийся мир. Мир мог отдохнуть от света и жара и приготовиться к ночи. Но ему было не до того.
Пылал Клер-Денуа, и шумел Гезрей. Тревожился Фенгеблат и праздновал Пяастиэ. Молчал Нараэто. Бурлил Сирранион. Эскадра в Тренг-Роверо подняла вымпелы, салютуя уходящей дерзкой арленте.
На окраине Умбрета, в западном крыле своего замка, у западного окна молча сидел больной человек и смотрел на заходящее солнце.
Человека звали Вольмер из рода Вольмер, повелитель Чентри. Славный Вольмер дан Чентри по прозвищу Секач. Старый вепрь, который никогда не боялся охотников. Отважный путешественник и большой знаток старины.
В руке он держал монету, и последние лучи уходящего дня золотым светом лились на золото. Это была редчайшая монета мира, уникальнейший экземпляр его богатейшей коллекции. Прапрадед Вольмера, такой же Вольмер дан Чентри много лет назад добыл эту монету на юго-востоке и тайно приобщил к семейной сокровищнице. Такая монета в мире была всего одна.
Неважно, сколько она стоила. Много, но для уникального экземпляра это не играет особой роли. Старый дан Чентри забрал ее у бандитов, опустошавших в то время Дайрет — был самый разгар Горной Войны. Бандиты отняли монету у человека, которого храм Эртайса в Ринфе послал за ней в Алентер. В Алентер монета попала после штурма башни Лунного Ножа. А туда ее негласно доставили еще во время Переселения. Дальше имена обладателей монеты терялись, а в местах, где она побывала,
