Да? Да! Слова! Они – не отсюда. Но они входят в оставленную звуками щель. И она ползет, расширяясь, раскрываясь, растягиваясь…
«Я умер! – думает он. И она тоже умерла. Нижний Мир! Вот он какой! Как легко! А умирать не страшно. Только больно. У меня больше нет тела (думает он). И у нее нет тела. Огонек! И – Дом, доу, вау…» Вот он какой, Нижний Мир…»
Голос стихает.
«Не умолкай – думает он.– Ты нужен мне!»
Но голос прячется. Только розовый тусклый огонь, который ничего не освещает…
Слабый свет пробивается через опущенные веки. Он пробует открыть глаза – но не может. Он чувствует что-то на лице. Хочет шевельнуть рукой – руки нет.
– Не двигайся! – ласковый голос.
– Эйрис?
– Молчи! Тебе нельзя говорить, двигаться, смотреть! Еще долго, Несмех! Еще долго…
– Это ты пела? – спрашивает он. Думает, что спрашивает.
– Спи, Несмех! Спи! – Он чувствует ее руку на лбу.– Спи!
Снова тусклый свет и ее голос:
– Что? – сколько он спал? Долго! Зато появилось лицо. Его лицо: нос, рот, глаза, губы…
– Ты можешь говорить.
– Что со мной?
– Ты едва не ушел, Несмех!
– Ушел? Что было со мной, Эйрис?
– Потом, Несмех! Ты устанешь!
– Это ты пела?
– Я, Несмех! Звала тебя, чтобы ты… Спи, Несмех, спи…
– Доброе утро, Большой!
Как славно лежать не двигаясь! Как славно быть собой, чувствовать свое тело, руки Эйрис, касающиеся кожи. Не хочется шевелиться, но хочется открыть глаза. Он открывает их и видит над собой легкую желто-зеленую крышу из переплетенных стеблей тростника. Такую же, как в доме, где он родился… Он не в пещере!
– Где я? – спрашивает и удивляется слабости своего голоса.
– Не тревожься! – Лицо Эйрис. Золотисто-коричневое. Гладкая кожа покрыта светлым пушком, чуть более густым в уголках рта и в ямке под нижней, немного оттопыренной губой.
– Эйрис! – с нежностью произносит он и улыбается.
Рука девушки приподнимает его голову, подносит к губам чашу с прохладным, розовым, кисло-сладким напитком. Край чаши изнутри покрыт орнаментом неведомого Несмеху письма. Крохотные капельки влаги задержались в штрихах резьбы. Рука Эйрис крепко и бережно сжимает его затылок до тех пор, пока чаша не пустеет.
Откинувшись на мягкую(!) подушку, он вдруг замечает: стоит подольше посмотреть на что-нибудь: письмена на чаше, тростниковые стебли на потолке, маленькую грудь Эйрис, сиреневого краба, бегущего по стене,– и то, на чем останавливается взгляд, приближается, увеличивается в размерах.
«Это мне знакомо»,– думает Несмех.– Откуда?»
Ему снились сны. Удивительные сны, в которых было его прошлое и его будущее. Живые видения. Что-то очень важное… Но нет, он не помнит ничего!
– Тебе лучше? – говорит Эйрис.
– Мне – очень хорошо! – Он радуется, но счастье его омрачено: он забыл что-то важное.
– Я расскажу тебе о том, что было.
– Ты – знаешь? – Нет, он не произносит вслух, просто думает. Надо смириться с тем, что он – забыл!
Эйрис откидывает край одеяла и ложится рядом, обнимает, придвигает его большую голову к своему плечу. По тому, как она это делает, Несмех догадывается: и ложе его, и соприкосновения их тел привычны девушке.
– Ты прогнал его! – говорит она.
«Нет, она не знает!» – разочарованно думает Несмех.
– Ты прогнал его! Ты был стремительней демона! Даже я видела лишь тень твою и то, что оставлял твой меч!
«О чем она? – удивляется Несмех.– Ах да!» Но это было так давно. Сколько жизней назад?
– Ты напугал его, Большой! До смерти напугал!
– А я думал – он убил меня! – вспоминает Несмех.– Он схватил меня…
– Я видела! Но ты ускользнул! Ускользнул, а он убежал! На трех лапах! Как крыса! – Ее жаркий восторженный шепот обжигает ухо.
– А что было потом? – спрашивает он.
– Ты отдал всю свою силу! – сокрушенно произносит Эйрис.– Жизнь оставила тебя, и ты стал беспомощней новорожденного щенка. А я… Я взяла меч и села рядом с тобой. Но прежде послала зов. Хотя не надеялась, что меня услышат: я… мне тоже досталось.
Эйрис тихо засмеялась, хотя Несмех не находил в сказанном ничего смешного.
– Я сидела рядом с тобой и ждала: кто придет? Кого Вечное Лоно пошлет взять наши жизни?
Никто не приходил. Но солнце уже коснулось гор, я чувствовала это. И сумерки сгущались. И тишина была вокруг такая, какая бывает в Лоне лишь перед приходом темноты.
Сумерки сгущались, и я услышала треск ломающихся ветвей. Подумала: кто-то из детей Лона идет на запах крови!
А это был краурх. Наш краурх! И девять Охотников. Слушающий послал их за нами. До него дошел мой зов, благодарение богам! А потом мой зов дошел до тебя – и ты вернулся!
– Я привык приходить на твой зов! – сказал Несмех.– Я ведь твой ученик!
– Да! Но уже ненадолго! – Девушка погладила его по щеке.
