В грязи перед раскрытыми воротами расположилось с полдюжины калек-попрошаек. Иногда Руджу казалось – таких в Хуриде больше, чем здоровых. Как будто кто-то специально уродовал людей и рассаживал вдоль дорог, словно чудовищные поганки. На всадников нищие взирали с полным безразличием. Рудж украдкой бросил на колени одного, слепого и без обеих ног, монету, возвращенную стражником.
Въехали в ворота. Прямо за ними, прислонившись к столбам, дремали два здоровяка с дубинами. Вернее, делали вид, что дремлют. Данил заметил внимательный взгляд, брошенный на него из-под сдвинутой на самые брови черной повязки.
– Сюда, сюда, господа путники! – К северянам, размахивая руками, бежал человек.
– Еда и ночлег,– сказал Рудж, стараясь выговаривать слова на хуридский манер.
– Все, что пожелаете! Пожалуйте сюда, пардушек ваших устроим. Ой хороши у вас пардушки.
– Хороши! – с нажимом произнес Рудж.
– Не извольте беспокоиться,– мгновенно поняв намек, отозвался хуридит.– У нас не воруют. Оплачено.
Пард Руджа фыркнул. На земле лежал человек. Голова его была в крови, но это не беспокоило ни их провожатого, ни парня с дубиной у ворот в стойла, в такой же черной головной повязке, как и на привратниках.
Покрытый жирной копотью потолок, до которого можно дотянуться рукой. Дюжина столов, на каждом – оплывающая салом свеча. Землистого цвета лица и кислый запах скверного пива.
Данил шагнул к ближайшему столу, и сидевшие за ним поспешно подвинулись.
Хозяин заведения уже спешил к ним. Наверняка ему сообщили о новых гостях.
– Хорошего вина и хорошего мяса,– распорядился Рудж.
– Сей момент, мой господин! Изволите остаться на ночь?
– Да.
– Господам приготовят лучшие комнаты!
– Комнату,– уточнил Данил.– Одну. И две постели.
– Как угодно, как угодно!
– Как называется этот городишко? – спросил Рудж у соседа по столу, когда хозяин отошел.
– Ширип,– пробормотал хуридит и еще больше отодвинулся и надолго припал к кружке.
То, что он пил, цветом и запахом напоминало о сточных канавах.
Ужин, который принесли северянам, оказался лучше, чем можно было ожидать. А вино – хуже.
Хозяин вернулся в сопровождении угрюмого подростка.
– Покажет вам комнату,– пояснил он.– С вас серебряк с четвертью, добрые господа. Плата, извините, вперед.
А когда Рудж рассчитался, добавил:
– Завтрак – бесплатно. Но если господа желают что-нибудь еще?
– Горячей воды и два таза! – заявил кормчий.
– Не понял, добрый господин?
– Помыться.
– А… Он все сделает,– кивок на подростка.– Если что еще, только скажите!
– Надо же,– мимоходом бросил хозяин парню с черной повязкой при входе.– Монах ныне пошел: помыться желают. Ну хоть деньги платят.
– Вот, брат Мореход, никого-то мы и не заинтересовали,– сказал Данил, когда они уже лежали в постелях.
– Утром видно будет,– кормчий покосился на дверной засов.
Засов был солидный.
Впрочем, и ночью ни их, ни засов никто не потревожил.
Утром северяне позавтракали (за счет заведения), получили своих пардов, накормленных и вычищенных, и беспрепятственно покинули город, не забыв, впрочем, перед воротами надеть монашеские плащи. Оба полагали, что дела обстоят неплохо. Если не считать зарядившего с самого утра дождя.
В то утро, когда северяне покинули Ширип, Брат-Хранитель Дорманож выехал из ворот Риганского обиталища. Выехал не один – с четырнадцатью верховыми воинствующими монахами и тремя полусотнями солдат-пехотинцев. Подготовить их к походу в столь короткий срок – настоящий подвиг. Но не меньший подвиг – за четыре дня добраться до Кариомера. Впрочем, пойдут налегке – для поклажи Дорманож выпросил у Отца-Настоятеля три собачьи упряжки.
До полудня шли бодро, потом поскучнее. Но ничего. Если Братство поднимает человека из навоза, дает ему в руки копье и делает сторожевым псом, он должен в поте лица своего отрабатывать долг перед Наисвятейшим.
Дорманож развернул парда и проехался от начала к хвосту колонны. Моросящий дождик сеткой висел в воздухе. Солдатские сапоги скользили по подмокшей глине. Если так пойдет дальше, дорогу развезет и Дорманожу придется оставить пехоту и ехать вперед с одними всадниками.
Брат-Хранитель приглядывался к солдатам: не хромает ли кто, натерши ноги? Если обнаружится такой – будет примерно наказан. И сам, и десятник. Ибо тело солдата есть имущество Святого Братства, и кто с небрежением к нему относится – преступник.
Дорманож двинулся к голове колонны, миновал повозки. Его пард презрительно фыркнул. Известно, парды почему-то недолюбливают упряжных псов. Хотя и не трогают. А вот упряжные на пардов вовсе внимания не обращают, хотя иные тяжеловозы – покрупнее среднего парда. Дорманож слыхал: бур-чаданну, у которых пардов маловато, пытались использовать упряжных под седло, да ничего не вышло. Даже боевые псы туповаты, а уж упряжные и вовсе ничего не соображают. Не умнее волов.
Воинствующие монахи ехали впереди. Болтали весело и громко. И не о Величайшем, как полагалось бы, а о вещах безусловно низких.
Измельчали ныне святые братья, подумал Дорманож. Не телом – разумом измельчали. Может, еще и от того, что для рождения их подбирают Отцы-Покровители женщин, что более блещут красой тела, а не силой ума? Но есть и исключения, хвала Величайшему! Например, брат Хар. Мужественный юноша. Нелегко ему в седле с такой раной, однако ж в повозку не просится. Демоны разорви этих урнгриа. Вовсе перестали торговать с Хуридой, и чудодейственная смола теперь достается разве Отцам-Управителям. А на что она им, по пять лет за меч не бравшимся? Конечно, у Дорманожа есть небольшой запас. Но не так много, чтобы тратить его на других.
Мильный столб. «36». Совсем недурно. С утра – двенадцать миль, несмотря на погоду. Разумеется, Дорманожу совсем не обязательно столько солдат, чтобы поймать двух имперцев. Тем более что в Кариомере и своих ловцов хватает. Но почему бы не подразнить святейшего Круна, Отца-Наставника этого славного города? Кариомер – жирное местечко. Торговый город. Купчишек больше, чем крыс в монастырских подвалах. Прежний Наисвятейший менял Отцов-Наставников каждые три
