Никогда ранее сэру Гаю Гисборну, уроженцу Британских островов, не доводилось попадать в подобные места — завораживающие своей необычной красотой и пугающие одновременно. Золотое пламя осени, бежавшее с полуночи на полдень Европы, еще не добралось сюда, но вряд ли его появление внесло бы в окружающий пейзаж заметные перемены. Оставалось прежним голубоватое, словно вылинявшее от жары небо, рыжие охристые холмы причудливых форм с пятнами тусклой зелени, по склонам которым медленно перемещались пыльные клочья шерсти — овечьи стада. Никуда не девались качающиеся желтые цветы дрока, скрюченные низкорослые дубы, укрытые от непрекращающегося холодного ветра в глубоких оврагах виноградники и неровные квадраты распаханных полей. И, завершающим стежком на гобелене из блекло-синего, светло-зеленого и всех оттенков красного и оранжевого цветов, — тоскливый свист ветра в скальных выступах да резкий, пронзающий душу клич одинокого ястреба, плывущего в воздушных течениях.
Таково было древнее графство Редэ, лежащее в предгорьях Пиренеев, вернее, его маленький кусочек, протянувшийся вдоль долины реки Од и представший взглядам своих гостей поневоле. Выжженный солнцем унылый край, населенный угрюмым и неразговорчивым народом, вся жизнь которого проходит в постоянной борьбе с засухами и стремлении вырвать у земли хоть немного плодов. Проводник, немолодой уже и равнодушный ко всему человек, ждавший господ рыцарей на обочине дороги, ведущей в графство Фуа, казался похожим на местные камни — источенные сетью трещин и намертво вросшие в сухую почву. В день он произносил не больше двух десятков слов, в число которых входили «подъем», «привал», «стой», да иногда, в виде большого одолжения, мог махнуть рукой в сторону реки, причудливой скалы или поселка, соизволив невнятно бросить их название. Попытки расспросить о конечной цели пути не имели успеха — возможно, проводник даже не понимал языка, на котором с ним пытались говорить. В здешних местах бытовало свое наречие: чудовищная смесь провансальского с языками горных племен, остатками диалекта вестготов и слов, чье происхождение совершенно не поддавалось опознанию. Оставалось только ехать по узкой, немощеной дороге вслед за неспешно выступающим мулом проводника, гадать о том, где завершится это странное путешествие, да смахивать небывало въедливую белую пыль, толстым слоем покрывавшую всадников и лошадей.
Унылые, хотя и не лишенные диковатого своеобразия земли начались как-то сразу, стоило путникам покинуть цветущие, плодородные угодья вдоль Арьежа и перебраться через цепочку невысоких, но неприветливых и усеянных следами недавних оползней холмов к руслу Од. Здесь словно начиналась иная страна, и она сразу же познакомила гостей с одной своей неприятной особенностью. На первом же привале Мак-Лауд неосмотрительно хлебнул воды из струившегося между камней ручейка, на удивление прозрачного и чистого, тут же с гримасой отвращения сплюнул и разочарованно объявил:
— Горькая!
Не поверивший Франческо сунулся проверить, спустя миг подтвердив:
— Действительно, горькая… И кислая вдобавок.
Гай не решился последовать примеру попутчиков, доверившись наилучшим знатокам природы — лошадям, дружно отвернувшим морды от притягательного журчания, и мимолетной презрительной ухмылке проводника, исподлобья следившего за явственным огорчением своих подопечных. Водой для людей и коней, как выяснилось, в здешних краях надлежит заранее запасаться в поселениях, имеющих достаточно глубокие колодцы. Один такой источник принадлежал на равных правах городишке Лимy и расположенному чуть выше него аббатству Сент-Илере — замкнутого вида маленькой крепости, обосновавшейся на вершине холма, напоминающей нос тонущего корабля. После Лиму потянулись изрезанные глубокими оврагами плоскогорья, за которыми поднималась неровная горная гряда, коричнево-пепельная на голубом фоне. Однажды вдалеке промелькнули смутные очертания причудливого замка, оседлавшего макушку отвесной скалы, при виде которого Франческо сдержанно ахнул от восхищения, а проводник, нехотя обернувшись назад, процедил единственное слово:
— Монсегюр.
Все попытки разузнать, что такое этот Монсегюр, какие умельцы смогли возвести крепость на совершенно неприступной горе и кому она принадлежит, разбились о неприступную стену молчания. Исчезнувший вскоре замок так и остался в памяти — еще одной неразрешенной загадкой, таинственной и непостижимой. За несколько последних дней они хорошо научились отыскивать различные тайны, но пока ни к одной не подобрали решения. Расхотелось даже говорить о них — слишком жаркими и слишком неподходящими для доверительных бесед выглядели эти места. В них самих, казалось, заключены некие мрачные секреты, и Гай колебался, отвечая для себя на вопрос — хотел бы он их узнать или нет? Скорее всего, нет: ему, также как и его спутникам, вполне хватало собственных неурядиц.
Все началось еще в Тулузе, когда из перевязанного веревками кожаного мешка на стол в комнате гостиницы «Конь и подкова» явились три небольших сундучка черного дерева с окантовкой в виде бронзовых веточек лавра и пшеничных колосьев. Сэр Гисборн не мог в точности сказать, как долго они молча пялились на эти простые и изящные изделия рук человеческих, предназначенные для хранения мелкой утвари, а также различных бумаг или книг. Сундучки, как полагалось бессловесным и лишенным души созданиям, смирно выстроились в ряд, взирая на людей темными отверстиями скважин.
Первым лопнуло терпение у Мак-Лауда, всегда предпочитавшего решительные действия долгим размышлениям.
— Одно из двух, — заявил он, — или перед нами часть наследия моего погибшего хозяина, или мастерская, делающая такие игрушки, решила завалить своими изделиями всю Европу. Еще можно предположить, что мне мерещится, но тогда что видите вы?
— Три небольших сундука из мореного кедра с полировкой, — с готовностью ответил Франческо. — Сработанных, если не ошибаюсь, в Милане или в Генуе. Лично я не замечаю в них ничего необычного.
— Они похожи на те, которые мы пытаемся разыскать, — невнятно пояснил Гай, вспомнив, что их неожиданный попутчик представления не имеет о поручении из Англии, и, поколебавшись, решился: — Теперь я тоже склонен думать, что надо попытаться открыть их. Если кто-то сейчас заведет речь об обыскивании чужой собственности и попытке воровства, я согласен принять этот грех на себя.
Стремительно меняющиеся выражения лица Франческо убедительно доказывали, что ему нисколько не хочется подвергать своих новых знакомых опасности согрешить, но продолжать оставаться в неведении относительно содержимого сундуков тоже невозможно. Наконец, он выдавил:
— Если монна Изабелла спросит, кто шарил в ее вещах, я скажу, что это моя вина… Но как мы его откроем? У меня нет ключей. Будем взламывать?
— Обещайте, что промолчите о моих скромных талантах, — с кривой ухмылкой потребовал Дугал. — Френсис, мистрисс Изабель останется в приятном неведении относительно судьбы своего достояния, так неосторожно доверенного тебе. Гай, сделай одолжение — как только я скажу «начали», медленно считай вслух.
— Зачем? — удивился странности просьбы сэр Гисборн.
