монастыря святой Цецилии.
Любая армия, особенно действующая за пределами своего государства, всегда сопровождается изрядным канцелярским обозом и вихрем бюрократии. На особых повозках, в ящиках, многочисленных шкатулках и тубусах хранятся самые разные документы – счета от купеческих домов за фураж и продовольствие для людей, за упряжь, оружие, животных. Громоздятся штабели переписки с метрополией, письма от королевских управителей провинций (Англия – королевство большое, простершееся от суровой Шотландии до Лангедока, а, значит, приходит множество депеш), закладные письма, долговые расписки, карты и планы местностей, доносы верноподданных друг на друга; отдельно путешествует внушительный сундук с папскими буллами и воззваниями, в другом копятся отчеты сборщиков налогов… и так далее почти до бесконечности.
Первым человеком, заведшим в Англии настоящую канцелярию и упорядочившим бумажные дела страны, стал канцлер Томас Бекет. Только за одно это дело его можно смело причислять к лику святых – создать практически на пустом месте особую государственную службу, которой подконтрольна любая грань жизни государства? Это подвиг. Но у любой монеты всегда две стороны. Святой Томас в начале правления Старого Гарри учредил идеальный управленческий аппарат, который затем, как водится, погреб своих создателей в море бумаг и теперь каждое действие правителей королевства вызывало нескончаемый поток пергаментов и головную боль у королевских гонцов (последнее утверждение не совсем истинно, ибо болит у гонцов как раз не голова, а место прямо противоположное – попробуйте-ка провести в седле несколько дней подряд, доставив спешное сообщение, допустим, из Ангулема в Рим! Голова раскалывается у ученых мэтров из канцелярии, которым приходится разбираться с водопадом свитков).
Ричард перепиской не занимался принципиально, предпочитая не глядя подписывать бумаги, подаваемые на одобрение монарху и больше ни о чем не задумываться. Элеонора Пуату только грустно головой качала, зная о нерадении сына к делам управления страной – неудивительно, что Уильям де Лоншан нагрел короля больше чем на миллион, а все остальные поживились на Крестовом походе не хуже хорьков в курятнике.
Походной канцелярией короля руководил несчастный молодой монах ордена святого Бенедикта. Парня вполне можно было назвать великомучеником: ему приходилось в отсутствие монарха самостоятельно принимать решения на свой страх и риск, а Ричард отсутствовал почти постоянно. Королева-мать ужаснулась, узнав, что бюрократией короля заведует захолустный монашек, наверняка попавший на эту должность только по протекции родственников и потому, что он умеет хорошо читать и писать. Элеонора решила хотя бы на время взять дела сына в свои руки и полный день сидела за разбором документов. Единственной ее мыслью было: «Как все запущено!..»
– Господь всемогущий! – восклицала аквитанка, складывая в отдельную стопку счета. – Долгов почти на миллион! Тамплиеры, генуэзцы, Милан, Монферрато… Если так пойдет дальше, придется продать Англию ломбардцам, чтобы расплатиться! А это что?
– Вексель его величества, – безнадежно доложил монашек по имени Антоний Шрусберийский. – На четыре тысячи ливров за аренду кораблей у торгового флота Генуи. Должно быть оплачено через два дня, а затем итальянцы станут начислять одну пятнадцатую долю долга за каждую седмицу просрочки…
Элеонора бросила на Антония убийственный взгляд, явно подавляя желание скомкать вексель и выкинуть подальше. Жалко монаха, он-то здесь совершенно не при чем. Бедолага Антоний сам страдает – ему приходится выслушивать все претензии, валящиеся на Ричарда со стороны кредиторов. То-то такой бледный вид и круги под глазами: общение с эмоциональными итальянцами и суровыми тамплиерами, требующими назад свои деньги, кого угодно сведет в могилу в раннем возрасте.
– Вам нужно отдохнуть, святой брат, – сказала королева-мать Антонию. – Почти все счета я разобрала. Есть что-нибудь с печатью трех леопардов?
Три леопарда на красной печати, коей украшалось письмо, обозначали секретную королевскую переписку, ведущуюся между венценосцем, его канцлером, архиепископом Кентербери и Йорка, а также наместниками провинций.
– Извольте, – вздохнул бенедектинец и почесал давно не бритую тонзуру. – Четыре письма. От его высокопреосвященства архиепископа Годфри де Клиффорда, от принца Джона и две депеши, адресованные лично вашему величеству. Четвертое какое-то странное – печать леопардов присутствует, однако послание отправлено вначале в Неаполь и только вчера переслано сюда. Подписи нет. А вскрывать печать я не имею права, государыня.
– Давайте сюда, – монах протянул Элеоноре все четыре письма секретной почты и посмотрел тоскливо-выжидающе. Антонию безумно хотелось заснуть и больше никогда не видеть никаких пергаментов. Называется, поверил старшему брату, шерифу города Шрусбери, который сумел устроить возлюбленного родственника в королевскую канцелярию. Сделал карьеру, покорнейше благодарствуем. Королева ободряюще взглянула на Антония и добавила: – Святой брат, ступайте отдыхать. Далее я разберусь сама.
Таинственное четвертое письмо лежало как раз сверху. Недорогой сероватый пергамент, печать со знаком королевской власти, а возле хвоста третьего леопарда стоит малоприметная четырехконечная звездочка. Значит, депешу прислал один из доверенных людей Элеоноры Пуату или епископа Годфри Клиффорда.
– Посмотрим… – королева поставила поближе масляную лампу и сорвала ногтями воск, предварительно изучив витиеватую размашистую надпись на сложенном в несколько раз листе:
Королева, узнав знакомую руку, сердито ахнула:
– Данни, мерзавец! Пропащая душа! Сукин сын! Он мне тут куртуазные письма посылать будет! Выучили дикаря держать перо в руках!
Она быстро развернула хрустнувший лист и буквально впилась глазами в строчки. Сообщений от человека, которого она считала искренне преданным ей самой и нескольким ближайшим друзьям наподобие графа Конрада Монферратского, Элеонора ждала далеко не первую неделю.
– Хорошо хоть не написал «Моя дорогая Элинор», – буркнула королева, прочтя первую строчку. – Или «дражайшая матушка»… Scottin bastarde![3]
…Полагаю, когда вы прочтете эту бумагу, вам уже станет известно о безвременной кончине нашего общего друга и моего покровителя. Какая жалость, мадам – благодетель удавлен на виселице Дуврской гавани, где обычно вешают пиратов и злодеев короны. Наследство покойного частично осталось при мне, но увы – я не ваш подданный и постараюсь распорядиться им по своему усмотрению. Думаю, ценности будет надежнее передать кому-либо из наших друзей, живущих, к примеру, далеко на востоке. Прошу поверить, что ни один изумруд из коллекции висельника не пропадет напрасно и послужит нам всем на благо. Не подозревайте меня в воровстве: наследство принадлежит не только вам. Скорее, всем и никому одновременно.
