звезд, скажи об этом мне.
— Конечно, отец, — серьезно кивнула светлоглазая девочка. И ушла. Фейран ждало вышивание.
Дальше — больше. Подрастая, дочь интересовалась делами города и своего отца, хотя обычно женщины равнодушны к мужским заботам. Лишенный наследника вейгил, иногда выслушивая от Фейран странные речи о грядущем наводнении на Желтом ручье или падеже скота, окончательно поверил, что старшая дочь не обделена милостью Атта-Хаджа. Дар прорицания дается небесами.
Вейгил загодя узнал о смерти старого шада в Мельсине и воцарении его восьмого сына Даманхура, о быстротечной и победоносной войне с Нарда-ром, когда маленькое государство, притулившееся у полуденных склонов Самоцветных гор, вынуждено было отдать половину своей богатой казны шаду… Три года назад Фейран сумела предвидеть великое немирье в Степи.
Теперь дочь вейгила от самого окончания зимы этого года ходила, будто сама не своя. Ее кормилица и евнухи обеспокоились — молодая госпожа побледнела и даже как будто (о, ужас!) потеряла свои приятные мужскому глазу округлые формы. Неужто заболела?
В один из вечеров Халаиб сам пришел к дочери.
— Что стряслось? — спросил он напрямик. Вейгил знал, что с дочерью лучше разговаривать открыто. Она еще никогда ему не солгала, ни в жизни, ни в предсказаниях.
— Темнота, — прошептала Фейран. — Я не вижу будущего. Одна белесая мгла.
— Ты выросла. — Несмотря на то что у Халаи-ба от этих слов дочери мурашки пошли по коже, внешне он не изменился. Тем более, вейгил не столь давно ездил в Мельсину и после аудиенции у шада, выслушивавшего доклады управителей областей, заглянул в аррантский квартал столицы. Жители великого острова были славны своим лекарским искусством и разумнейшими мудрецами. Вот Халаиб и решил доверить тайну своей дочери некоему благородному арранту-целителю. Тот сказал, будто Фейран может со временем потерять свой дар. Ибо, как известно, истина принадлежит лишь детям и старцам, становящимся детьми… — Наверное, звезды больше не хотят говорить с тобой?
— Они отказываются отвечать, — мелко затрясла головой девушка. — Словно не хотят пугать меня.
— Случится беда? — выдавил Халаиб. — Большая беда? Хуже землетрясения или степной бури?
— Не знаю, — тяжело вздохнула Фейран, не глядя в глаза отцу. — Тьма. Я не вижу даже звездного моста… Словно Небесные обители Ат-та-Хаджа, куда уходят все умершие, исчезли.
— Отдохни, — посоветовал вейгил. — Хочешь, завтра поедем в степь на охоту? Я привез из Мельсины чудесных соколов…
— Не надо в степь! — неожиданно вскинулась Фейран. — Тьма наползает оттуда!
Она отвернулась и натянула на голову шелковое покрывало. Халаиб тихо встал и вышел из комнаты. Носки его сапог утопали в толстом ворсе халисунских ковров.
'Степь? — рассуждал вейгил, шагая по галерее, опоясывавшей второй этаж дома. — Что нам может грозить из Степи? Мергейты заняты восстановлением своих домов, ближние к нам становища весной должны были перекочевать ближе к горам… Не удивлюсь, если за пять дней конного пути к полуночи всадник-саккаремец не встретит ни одного мергейта. Наверное, Фейран действительно заболела или… Или, как говорил аррант, с возрастом теряет свой дар…'
…Этим утром в дом Халаиба первым примчался сотник городской стражи, разбудил привратников и, вздрагивая, будто от зимнего холода, потребовал встречи с управителем области Шехдад.
Фейран не спала. Только сейчас дочь вейгила ясно увидела, что произойдет. Она знала: отвратить столь четко явившееся и столь недалекое будущее невозможно. И потому Фейран очень боялась наступающего дня. Потому что знала многие не увидят следующий рассвет.
— Невероятно… — бормотал Халаиб. Он стоял у бойницы надвратной башни Шехдада, взирая на постепенно разворачивающуюся возле стен города жутковатую картину.
Благородный вейгил, услышав от подчиненного ему сотника странную новость, вначале не поверил. Мергейты? Многие сотни, если не тысячи? Откуда?
Халаиб, разбуженный внезапным визитом, обругал пожилого седоусого вояку и отправил его обратно к городским укреплениям. Пускай наблюдает. Господин управитель не спеша оделся, приказал слугам принести разбавленного водой красного мельсинского вина и лепешек, политых горячим маслом, покушал и лишь затем спустился в обширный двор дома. Он подошел к конюшне, желая проведать любимого скакуна — вороного жеребчика, купленного в Эль-Дади за пять сотен золотых монет и два алмаза. Да будет благословен незримый Атта-Хадж, ибо спустя две луны на город налетели мергейты и увели всех лошадей, если не считать прочих похищенных сокровищ, коими славно саккаремское побережье…
Коневоды Эль-Дади лет сто назад вывели особую породу, скрестив выносливых степных лошадок и высоких, длинноногих саккаремских коней, благодаря которым и слыла непобедимой армия шада. Потомки двух столь противоположных родов унаследовали от предков с равнин Степи и зеленых холмов Саккарема все лучшее могли идти почти без отдыха от рассвета до заката, не требовали золотого овса, вполне удовлетворяясь степными травами и колючками пустыни. Вместе с тем эль-дадские скакуны сохранили стать и благородство, присущие мельсинским жеребцам. Разве можно найти лошадь, более всего подходящую для владыки обширной области, вынужденного по делам государства проводить много дней в седле?
Вейгил толкнул дверь, ведущую в конюшню. Наверняка Туркан — главный конюх — еще спит, хотя солнце уже поднялось достаточно высоко. Давно пора выгнать из дому этого бездельника! Разве служит ему оправданием родство с третьей женой, которая вдобавок была бесплодной и со вздорным характером?
— Туркан! — рявкнул Халаиб. По-утреннему прохладные желтовато-оранжевые солнечные лучи пробивались сквозь щели в крыше, пронзая пыльный воздух конюшни. Пахло свежим сеном и навозом.
— Господин? — Конюх не спал. Он, вынырнув из-за яслей, подбежал к хозяину. — Хорошо ли спал, господин?
— Плохо проснулся, — скривился Халаиб. — Оседлай Уголька. Мне нужно сейчас же уехать.
— Но… — Туркан побледнел и поклонился. — Нет Уголька…
— Что? — Невыспавшегося Халаиба едва не хватил удар. Воображение мигом нарисовало жуткую картину: столь драгоценный для него конь нашел в привезенном с полей сене мышиное гнездо, съел его и, разумеется, пал. Не жалко денег, жаль друга, каким за последний год стал этот конь… — Ты что несешь, мерзавец?
Господин… — Кожа Туркана из бледной постепенно превращалась в зеленоватую. Разъяренный вейгил вполне мог приказать своим воинам выдать незадачливому конюху плетей за небрежение. — Совсем недавно приходила твоя дочь… Она и взяла Уголька.
— Фейран? — поднял брови Халаиб. Разумеется, только старшая и любимая дочь могла позаимствовать отцовского коня. — И куда же она уехала?
— Сказала, что на стену, — скороговоркой ответил Туркан и уточнил: — На городскую стену. По-моему, молодая госпожа была очень расстроена…
