всего три. Они умрут, зная, что Атта-Хадж примет своих верных саккаремцев за Малахитовой Дверью, коей оканчивается Невидимый Мост. Помощи от армии шада ждать бесполезно. Наверняка Гурцат уже вторгся скорым маршем через низкий хребет Кух-Бенан, отрог Самоцветных гор, в коренной Саккарем… Надеяться можно только на Атта-Хаджа.
— Наклонись, — спокойно сказал вейгил, бесстрастно глядя на мергейтского сотника. — И я отвечу на твой вопрос.
Менгу подумал и решил, что с ханом все-таки следует обращаться уважительно. Кроме того, он сопротивлялся как мужчина и воин. Поэтому мер-гейт легко соскочил с коня и подошел вплотную к Халаибу.
Градоправитель Шехдада глубоко вдохнул и плюнул прямо в глаза Менгу.
— Вот мой ответ тебе, сотник, и твоему Гурцату. Менгу медленно вытерся рукавом, а быстрым жестом левой руки приостановил схватившихся за сабли нукеров. Он понял, что это был ответ, достойный хана. Но теперь уже ничего не поделаешь. Приказ хагана известен: при малейшем неповиновении уничтожить все, стоящее на пути великой армии. Ведь где-то в темноте за стенами Сейтат-улуса еще шли вперед бесчисленные сотни непобедимого войска Гурцата.
Узкоглазый темноволосый мергейт отступил на шаг назад, его кулак сжался на рукояти так, что кожа побелела, однако Менгу спокойно повернулся к своему верному Танхою и, кивнув на вейгила, приказал:
— Раздеть. С остальными поступайте как знаете. Тот дом, где еще дерутся воины Сейтат-улуса, сжечь. Убить всех. Когда закончите на площади, пусть воины найдут в домах все, что им нравится, и возьмут себе. Молодых и сильных мужчин — под поклажу. К полуночи, когда луна войдет в зенит, от этого улуса должны остаться одни головешки.
Менгу, не слушая истошных криков купцов о богатом выкупе и плача женщин, вскочил на коня и отъехал в сторону. Все прочее предстояло сделать верным нукерам.
— Смел наш вейгил. — Ясур, внимательно следивший за этой сценой, похолодел, понимая, какая судьба ждет управителя Шехдада. — Я бы на его месте присягнул, честное слово. Интересно, кто из наших посейчас бьется в доме Халаиба? Темные демоны, надо бежать за Фарром! Если не выберемся до полуночи… Мергейты не тронут храм, побоятся гнева чужого бога, но огонь может перекинуться, и тогда нас завалит!
Ясур начал отползать назад, в сторону внутреннего дворика, инстинктивно зажимая в единственной руке тонкий узкий клинок, но застыл, увидев фигуру вейгила Халаиба.
Бесстрастные и казавшиеся послушными куклами мергейты-нукеры выволокли почти не сопротивлявшегося градоправителя на середину расчищенной рыночной площади, содрали с него одежду, затем, плеснув ему на бороду маслом, подожгли ее, несколькими ударами повалили жутко кричащего человека на землю, на бок, и прижали сапогами к сухой глине.
Толпа шехдадцев, стоящая у стен под неусыпным надзором степняков, не смела пошевелиться, наблюдая. Пожилой длинноусый мергейт отодрал от одной из бывших торговых палаток столб толщиной с руку, быстро обтесал его широким ножом и, сняв с пояса мешочек с растопленным жиром, смазал кол от острия до основания. Затем отточенный конец жерди на некоторое время сунул в костер так, чтобы он обуглился до багровости, снова плеснул жир, зашипевший на раскаленном дереве… Несколько нукеров изо всех сил прижали Халаиба к земле, а палач единым махом вогнал горячий кол непокорному градоправителю прямо в зад.
Ясур, хотя и не раз видел нечто подобное еще во время службы в войске непобедимого шада, зажмурился и закрыл единственной ладонью левое ухо, правым прижимаясь к плечу. Такой крик, разнесший в клочья ночную темноту над некогда мирным приграничным городком, сам по себе может убить мирного человека. Вой невероятной боли и в то же время — освобождения…
Кол установили в специально вырытую яму, укрепили камнями и оставили обнаженное тело Халаиба корчиться в багряных отсветах злых костров. Он еще был жив и чувствовал, как нечто чужеродное, нестерпимо жгущее и острое, разрывает его внутренности, подходя снизу, от живота к груди, как внутри тела лопаются органы и трепещет умирающее сердце.
Перепуганные шехдадцы молчали. Никто не заметил, когда посмеивающиеся и захваченные происходящим степняки успели с гиканьем вскочить в седла, выстроиться, обнажить оружие, кажущееся изогнутыми линиями живого огня, и ринуться на беззащитных горожан. Большинство погибли сразу, падая с рассеченными лицами, выбитым мозгом, бурлящими черными кровавыми брызгами шеями… Люди пытались спастись, но их настигали фланговые отряды степняков и беспощадно рубили, резали, били… Менгу, впервые почувствовав одуряющую безнаказанность резни, спрыгнул с коня, ухватил за рубашку какого-то маленького мальчика, явно потерявшего в толпе родителей, подбросил в воздух и поймал его на острие сабли. Двое мергейтов помоложе тащили куда-то в проулок истошно орущую женщину, которая, судя по богатой одежде, происходила из уважаемой семьи, еще несколько решили поразвлечься и, перебросив здоровенному шорнику жердь, атаковали его вчетвером, а тот защищался до последнего и, даже когда тяжелая рана в бедро свалила его наземь, все еще пытался ударить ненавистных степняков…
Шехдад не пережил эту ночь. Когда кровавая расправа на площади окончилась, десятки мергейтов рассыпались по узким улицам, вламываясь в дома, бросая факелы в хранилища хвороста и на сеновалы, разбивая ларцы и сундуки в богатых домах, убивая и наскоро услаждая плоть с дочерьми и женами горожан. Мужчин убивали всех, кроме молодежи. Последних сгоняли на площадь, заваленную окровавленными трупами.
В центре бывших торговых рядов страшным памятником степному нашествию все еще содрогался на колу верный слуга солнцеликого шада Даманхура, управитель области Шехдад по имени Халаиб. Его последние слова, обращенные к мутному небу, были таковы:
— Отец, за что? Спаси Фейран…
Ясур не успел вернуться к храму. Все возможные дороги были перерезаны взбесившимися мергейтами — степняки убивали все живое. Кое-кто из горожан пытался сопротивляться, но неумение обращаться с оружием и долгие годы мирной жизни превратили некогда воинственных саккаремцев в боязливых обывателей, не способных дать достойный отпор. Отлично знавший город Ясур стал свидетелем бесчисленных жестоких сцен, которые приводили в ужас даже его, бывалого воина. На улице Сапфиров, где он пробирался по крышам, Ясур увидел, как пятеро мергейтов прибивали деревянными колами к воротам хозяина дома, потом наблюдал, как во дворе купца Шернука вешали за ноги на деревья маленьких детей — не со злости, а так, забавы ради. Любимую жену купца привязали к столбу и насиловали по очереди. Остальные вытаскивали добро из дома.
Пожар в городе разрастался. Полностью объятая пламенем восходная часть города и кварталы, где жила беднота — деревянные дома, просушенные на солнце, занимались мгновенно. Правда, у живших там людей оставался небольшой шанс удрать через городскую стену или каналы, проведенные под оградой Шехдада.
'Ветер идет со стороны Степи, — лихорадочно думал Ясур, по- черепашьи проползая по плоским крышам и перепрыгивая через узкие проходы меж домами. Огонь понесет в сторону храма. Надеюсь, у Фарра хватит ума сидеть в подвале и ждать меня. А если нет? Камень!!!'
Нелегкая вынесла убегавшего от огня и дымовой завесы Ясура к дому казненного мергейтами Халаиба. Здесь собралась почти полусотня степняков, ожесточенно рвавшихся вперед. Воины Менгу швыряли факелы во внутренний двор, пытались прорваться через узкие двери, но, как видно, молодой Берикей был умудрен в воинском искусстве — лучники, набранные из слуг градоправителя, били из-под крыш и гасили огонь, а бывшие телохранители Халаиба держали входы в дом, не давая мергейтам проникнуть внутрь. К счастью, черепичная крыша не могла так просто загореться, но озлобленные мергейты, впервые встретившие настоящее сопротивление, решили любой ценой расколоть этот орешек и показать саккарем-цам, каков настоящий гнев Степи.
Ясур заметил, что возле дома Халаиба находятся и сотник-степняк по имени Менгу, и его приближенный — длинноусый Танхой. Похоже, взятие жилища покойного
