злости. Перед лицом? Ты о чем говоришь, женщина? Не перед лицом, а перед шакальей мордой! Я не боюсь человека, которого мы по своему недомыслию избрали хаганом, а уж тем более не могу страшиться сплетен падалыциков, которых он набрал в свои тысячи!
Спокойная чарующая речь прекрасной Алакчинь не изменилась:
— Гурцат выпил воды из реки власти. Из отравленной реки. Теперь он будет пить лишь из этого источника…
— Ну и что? — буркнул Худук. — Обопьется и лопнет. Никто, ни один хан, ни единый вождь на памяти наших отцов и матерей, не требовал от шайбани слепого подчинения. Да, когда явились проклятые меорэ, понадобился вождь. Однако теперь опасность минула. Земля-Мать не потерпела на своем лике чужих сыновей.
— Тебе не нужна слава? — чуть приподняла изогнутую бровь жена. Алакчинь по-прежнему стояла у полога, опустив глаза и почти не шевелясь. Едва заметно двигались одни ее губы. — Не нужны новые земли?
— Зачем? — яростно вытаращился Худук и ударил ладонью по кошме. — Степь прокормит еще пять поколений! Или пятьдесят пять! Так было всегда — так и останется! Никто не хочет менять древние законы, и я не буду. А Гурцат сам себе готовит погребальный костер! Эй, Тули. — Хан развернулся ко входу в юрту. — Тули! Сюда!
И добавил уже тише, не глядя на Алакчинь:
— Пойди прочь…
Госпожа неслышно скрылась за занавесью. Ни один воин хана не должен знать, что глава племени советуется с женщиной.
Вбежал молодой нукер, ничем не отличавшийся от прочих. Разве что шапка была украшена тремя перьями, а не одним. Единственный знак отличия, который хан позволил носить своим сыновьям.
— Тули, — Худук говорил быстро и зло, — собери полусотню воинов. Послезавтра мы должны быть у хагана Гурцата. Он позволил мне говорить с богами.
— Слушаю, отец, — низко склонился Тули и, повернувшись, вышел из юрты. Показывать спину вождю шайбани имели право лишь трое старших его детей да престарелый слепой отец…
'Что мог задумать Гурцат? — Худук-хан опустился на толстый, сложенный в три слоя войлок, машинально раздул саккаремский кальян и глубоко втянул в себя сизый, пахнущий благовониями дым. — При моем отце, деде или прадеде общий вождь Степи (когда такового избирали!) не приглашал других говорить с богами вместе с ним. Каждый из ханов беседовал с предками в своем кюрийене… Если Гурцат просто хотел видеть всех вождей, он мог собрать Большой Круг. При чем здесь боги? На Кругу решаются вопросы земные. Теперь хаган обещает, что каждый из гостей встретится с силами, которые за пределами нашего мира… Если Гурцат дал слово, так оно и произойдет. Каким бы ни был хаган, обвинять его в бесчестии права нет ни у кого. Только что это может значить?.. Говорить с богами…'
Следующим днем Худук-хан и его старший сын Тули в сопровождении пяти неполных десятков воинов племени шайбани покинули свой улус и отправились вниз по руслу реки Идэр к Полудню. Там, в полутора дневных конных переходах, стояли белые юрты хагана.
Всадников было одиннадцать.
Уже после заката, однако до времени, когда багровый край полной луны показался над ковыльными холмами Степи, копыта их лошадей ударили о серую утоптанную землю за первым кругом шатров, окружавших временное пристанище повелителя. Никто не боялся, да и стоит ли воинам Степи опасаться избранного ими же повелителя? Более наблюдательные отцы племен заметили, что все лошади нукеров Гурцата оседланы, костры пылают ярко, а бойцы Непобедимой тысячи хагана сидят возле огня и как будто ждут.
Чего ждут?
Великий хаган Гурцат, сын Улбулана, воитель, которому шаманы всех родов Большого Круга предрекли быть первым среди равных и обречь пришельцев из-за моря на гибель, обещал. Значит, все сбудется по его слову. Ханы будут говорить с богами. Каждый вождь племени знал: нарушить слово — обречь себя на общее осмеяние и бесчестие по всем кочевым равнинам от Саккарема до полуночных веннских лесов, от рубежей Северных Врат до перевалов, ведущих в таинственный и почти сказочный Нарлак.
Ни Худука, вождя шайбани, ни Эртая, седобородого отца племени хагийнов, ни Борхойн-батора, молодого, но уже чтимого в поднебесных степях воина и владыку улуса Эрэн-Хото, не смутили косые взгляды ничтожных псов, прислуживающих лисе Гурцату. Но коли простой нукер смотрит на хана чужого племени, в его глазах разве должно читать насмешку? Приятно ли вождям слышать за спиной покашливания, вот-вот готовые обратиться в смех? Какой богатырь Степи вытерпит даже косвенное оскорбление?
Одиннадцать ханов не видели и не слышали многого. А вернее — не хотели напрягать слух и вглядываться в темноту. Они были уверены в себе, своих родичах, старших сыновьях или младших братьях, ставших лагерем в половине полета стрелы от кюрийена Гурцата на берегу бурного и шумного Ид эра. В полнолуние весной, когда год растет и готов принести новый урожай, новые победы и новое потомство, когда Небо-Отец и Земля-Мать сближаются, порождая новую жизнь, нужно ли класть руку на рукоять сабли, заслышав рядом грубоватый смешок чужого нукера?
Сегодня великая ночь. Боги подскажут, как быть дальше.
…В тысяче шагах конного хода от белой юрты Гурцата, скрытая холмом, на котором пылал огонь, охраняемый тремя шаманами и посвященный Лазоревому Отцу, укрывающему мир своим невесомым куполом, ждала знака конная полутысяча. Копыта лошадей загодя обвязали тряпками, замотали им морды, чтобы ни одна низенькая, но быстрая и выносливая лошадка не фыркнула или не заржала в ночи.
Полутысячей командовал младший брат большого сотника Ховэра по имени Амар.
Шаманы на вершине холма всматривались в темноту.
Рядом со становищем Гурцата споро разбивали легкие походные шатры приближенные гостей ха-гана. Когда владыки племен поговорят с богами, им нужно будет отдохнуть…
Стража возле юрт одиннадцати ханов не была выставлена. Кого страшиться?
Большой сотник, худощавый и низкорослый, обходил лагерь. Говорил с сотниками, перебрасывался одной-двумя фразами с командирами десятков, чуть кивал простым воинам… Лишь у одного костра Ховэр задержался.
— Менгу-батор? — тихо позвал приближенный хагана. — Подойди…
Сидевший на простой серовато-коричневой кошме воин с бронзовым знаком десятника на груди вскочил, чуть поежился и повел плечами так, будто болела спина, и подбежал к Ховэру, стоящему в тени. На узком лице большого сотника оранжево мерцал отблеск огня.
— Ты знаешь, что делать. — Ховэр не спрашивал и не утверждал. Он просто говорил. Его интонацию было невозможно распознать. — Когда луна взойдет, я жду тебя. Остальные десятники тоже придут.
— Да, господин, — кивнул Менгу и как-то странно замялся. Несколько рубцов от камчи еще горели на его коже, но… Бывший нукер, а теперь волею хагана десятник Непобедимой тысячи вдруг ощутил тихий, незаметный страх, свернувшийся внутри него, будто мышонок в гнездышке полевки. Не страх битвы, дальнего похода или ночного налета на саккаремский поселок — разве воин станет пугаться своего предназначения? Менгу леденили кровь видения грядущей ночи. Ночи
