дитя в организм носителя…
Рилыон говорил просто и откровенно и все же вогнал в краску Асверию, заставив ее вспомнить бытовавшие в Кергово легенды о кровавом полнолунии.
— Вы живете у нас тринадцать столетий. — Девушка нахмурилась. — Драйбен говорил, что видел в Рудне восемь твоих сородичей. Прости, если я тебя обижу, но мне кажется, вас должно быть гораздо больше. Тринадцать столетий удвоить, выйдет две тысячи шестьсот. Именно столько детей у одного только тебя должно было родиться за это время.
— Воздержание, — грустно ответствовал каттакан и, заметив недоверчивую усмешку собеседницы, пояснил: — Вообще-то наша раса приучилась ограничивать рождаемость. Представь, что произошло бы в нашем мире, производи каждый из нас по два ребенка в год на протяжении всей жизни?.
— Значит, за тысячу триста лет у трех каттаканов появилось всего шесть продолжателей рода. По одному ребенку за шестьсот пятьдесят лет? — с сомнением покачала головой Асверия. — Ну допустим. Продолжай, я все еще не поняла, к чему ты ведешь.
— Хорошо, тогда я раскрою еще одну страшную тайну. Нас действительно больше. Я не хотел об этом говорить, поскольку к некоторым темам люди относятся иначе, чем мы… Милый Войко, не мог бы ты выйти? Сейчас будет разговор для взрослых.
— А я что, дитятко малое? — Выглянувший из-за тяжелых занавесок Войко ничуть не был смущен тем, что его застали за подслушиванием. — Мне уже почти восемнадцать зим миновало, господин упырь. Посвящение охотника получил. Жениться могу, свой двор заводить.
— Богиня Милосердная! — темнея лицом, воскликнула Асверия. — И тут от доглядчиков спасения нет! А ну брысь отсюда!
— Ухожу, ухожу. — Войко бочком двинулся к двери. — Скажи только, господин упырь: ты нынешней ночью кусаться не будешь?
Рильгон растянул безгубый рот в жутчайшем оскале, блики свечей превратили его пасть в зрелище совершенно непотребное, и Войко, сдавленно пискнув, вылетел из комнаты, будто камень из пращи.
— Так вот и приходится воспитывать молодежь, охочую до чужих секретов, — хихикнул каттакан. — Что ж, удовлетворю твое любопытство. По моим подсчетам, наша семья, состоящая якобы из девятерых представителей рода, в действительности насчитывает ныне около шестидесяти особей… Драйбен, вероятно, рассказывал, что мы прививали зародышей в тела диких животных?
— Да, — подтвердила владетельница Кергово и, неожиданно поняв, что именно хотел сказать Рильгон, изумленно воскликнула: — Неужели вы потеряли некоторых отпрысков? Не нашли часть своих детей?
— Уследить за зверями довольно трудно, — огорченно заметил каттакан. Поэтому мы предпочитали иметь в качестве носителя людей. За человеком наблюдать гораздо проще. Я использую его кровь, заражаю… частицей самого себя, спустя две-три седмицы человек заболевает, а к моменту полного развития зародыша умирает. Через сутки после смерти носителя мой потомок покидает мертвеца, я могу его забрать и начать воспитывать. Кстати, не в последнюю очередь из- за человеческой нетерпимости мы перестали заражать людей. Зачастую труп сжигали до того, как рождался каттакан. Естественно, он погибал вместе с телом носителя. Когда же мы отдавались силе инстинкта и заражали животных, они в большинстве случаев терялись, уходили умирать в берлоги и пещеры. Где и рождались наши потомки, выраставшие неразумными тварями. Подбросьте младенца волкам, и через несколько лет он превратится в бегающее на четвереньках существо, в котором куда более от волка, нежели от человека.
— Так вот откуда все эти легенды об упырях! — задумчиво протянула девушка. — Я-то удивлялась, слушая Драйбена, — все вроде бы сходится, но какой-то детали не хватает. А кем, если не секрет, выношены твои сыновья?
— Один тальбом, другой — человеком, — признался Рильгон. — Трое детей моего брата выношены оленями, которых мы ловили и держали в Рудне.
— Ага! Так чем же плохи олени, коровы или овцы? — спросила Асверия, начавшая уже догадываться, с какой просьбой намерен обратиться к ней каттакан.
Рильгон испытующе поглядел на нее, поерзал в кресле, демонстрируя несвойственную ему неуверенность, и наконец промолвил:
— Видишь ли… выношенные людьми каттаканы оказывались значительно более способными, нежели те, которые были рождены животными. И потому ты очень бы нас обязала, подарив полтора-два десятка захваченных в битве мергейтов.
— Забирайте столько, сколько вам нужно, — разрешила после недолгого раздумья Асверия. — В моих глазах каттаканы неизмеримо больше люди, чем те, кто вторгается на чужие земли, дабы жечь, грабить и убивать. Позаботься только, чтобы это не породило новых слухов и легенд. Да, кстати, по поводу одичавших каттаканов. Если они обладают такими же способностями, как и ты, то представляют, вероятно, серьезную угрозу керговцам?
— О, на этот счет можешь не беспокоиться, — заверил владетельницу Кергово Рильгон. — Как человек, воспитанный волками, не может пользоваться копьем, луком или же читать манускрипты, так и наши… неудачные потомки немногим отличаются от зверей. Во всяком случае, до сих пор люди справлялись с ними вполне успешно. — Рильгон улыбнулся жутковатой, безгубой улыбкой, и Асверия поняла, что он собирается откланяться, дабы немедленно вступить во владение дарованными ему и его родичам носителями.
Выгнанный из комнаты Драйбена Войко посчитал, что настала пора воспользоваться приглашением Эйи и заглянуть в лагерь тальбов, расположившихся под стенами замка. Спустившись на двор и перекинувшись парой слов с дозорными, он отправился к конюшне и оседлал широкогрудого солового жеребца, на котором ездил обычно господин управитель. Дежурившие у ворот стражники пропустили его беспрепятственно, несмотря на ночное время, — знали, что парень состоит при господине Страшаре.
Благодаря полной луне тропинка, ведущая со скалы к лагерю тальбов, возле которого разместили пленных мергейтов, была отлично видна. На небе не было ни тучки, и Войко мог не бояться сломать себе шею на крутизне.
Боялся он, надобно признать, совсем иного. Господина Страшара, который, ежели обнаружит пропажу жеребца, учинит страшный скандал, обвинит его в небрежении господским имуществом и уж наверняка собственноручно попотчует кнутом. Боялся он также и упырей, которые, если верить легендам, подтвержденным господином Рильгоном, выбирают для кровососания как раз такие вот ночи…
— Кто здесь? Зачем пожаловал? Войко, услышав голос, натянул поводья, останавливая лошадь.
— Посыльный господина управителя, — напыжившись, крикнул он в ответ невидимому дозорному.
За кустами уже видны были сине-белые огни, заменявшие тальбам разведенные человеческой рукой костры.
— А-а! — донеслось из ветвей склонившегося над тропинкой дерева. — К Эйе в гости едешь? Она тебя ждет не дождется! Проезжай! Только осторожнее на поляне, там мергейты спят!
Конь вывез смущенного Войко — надо же, совсем незнакомым тальбам известно про него и Эйю! — на обширную прогалину, освещенную волшебными огнями со всех сторон. Одну ее половину занимали шатры тальбов, на другой под открытым небом спали вповалку мергейты.
Жеребец неожиданно фыркнул и остановился.
— Ну! Пшел! Шагай вперед! — Войко ткнул жеребца пятками, но тот
