Бастинда решительно уходила, расталкивая толпу.
– Пива выпьем, – вырвалось у Самарина. Бастинда остановилась. Над таким предложением следовало подумать.
– Две бутылки «Мартовского», – заявила она, повернувшись. – Погоди, пожалуй, три.
– Базара нет, – кивнул Самарин. – Давайте присядем вон туда на ящики.
Бастинда ловко открыла первую из приобретен ных бутылок об угол ларька.
– Ну давай, спрашивай. Хотя я толком ничего не знаю. И куда его этот хмырь увел, тоже представления не имею.
– Меня больше интересует, как вы его добыли.
– А-а, – махнула рукой Бастинда, – он же в «Елах» у Завена стоял. Его туда этот привел, ну начальник детской комнаты, или как они называются.
– Это вам сам мальчик рассказал? Бомжиха кивнула, сделала большой глоток примерно на треть бутылки и продолжала:
– Ну как он рассказывал… Он-то сначала по-русски ни в зуб ногой, но со мной подучился. В «Елах» – то кто с ним будет заниматься? А я с ним каждый вечер.
И сказки ему рассказывала, и буквы он у меня учил… – Она крякнула, допила бутылку.
– Как это произошло, мальчик не говорил?
– Ну, как я поняла, переночевал он в отделении, а наутро его этот инспектор взял за ручку и прямо к Завену. Вот так-то, гражданин следак. Небось сказал, что в приемник везет. А теперь все шишки на Бастинду, она, выходит, самая плохая. Этот-то хмырь, что его забрал, так такого мне наговорил…
А-а… – Она махнула рукой, желая показать, что справедливости от людей не дождешься. – Фиг с ним. Я-то знаю, как дело было. Моя совесть чистая!
– А где теперь негритенок?
– Хто ж его знает? Может, по вагонам ходит, а может, лежит под кусточком с проломленной головой… Кучерявенький мой… – Бастинда ударилась в слезливость.
Ей было и впрямь жалко расставаться с мальчиком – и деньги шли, да и привыкла… И вот опять без куска хлеба и одна…
Несмотря на всю расторопность эгидовской криминальной службы, Самарину пришлось ждать. Он сидел в кабинете, который Дубинин делил с подтянутой женщиной-аналитиком лет сорока с небольшим. Впрочем, никто специально Дмитрием не интересовался, разве что секретарша предложила чашечку кофе и бутерброд. Это оказалось как нельзя кстати. Только сейчас Самарин понял, что не ел уже очень давно, кажется со вчерашнего дня.
Он сидел за дубининским столом, пытаясь осмыслить все, что произошло за последние дни и часы.
Приходилось думать одновременно по нескольким направлениям. Как там Агнесса. Что даст экспертиза сумки. И главное – как разоблачить Анатолия Жеброва. То, что рассказала Катя Калачева, не давало покоя.
– Ну что, Дмитрий Евгеньевич, – ворвался в кабинет Дубинин, – есть пальчики, есть родимые!
– И что? – Самарин напрягся.
– Обнаружено несколько типов отпечатков, – серьезно начал Осаф Александрович. – Во-первых, принадлежащие самой Сорокиной. Далее пальчики носильщика Сучкова и его сожительницы. Это понятно. Но есть еще два отпечатка, которые не принадлежат ни одному из указанных лиц.
– Муж? Родители?
– И не им. Это также проверялось, не считайте, что я уже впадаю в старческий маразм. Рано хороните, молодой человек. Нет, это не их отпечатки.
Большой и указательный пальцы правой руки. И не на ручке, заметьте, а сбоку.
Человек, которому они принадлежат, аккуратно взял сумку, скорее всего чтобы зашвырнуть в кусты. Так было дело, я полагаю. Мужчина, возможно, крупный. Может быть, не очень высокий, но широкий в кости.
– Не Пуришкевич?
Дубинин поднял брови:
– Вы еще сомневаетесь?
– Я не сомневаюсь. Я просто уточняю факт.
– Нет, эти отпечатки, безусловно, не принадлежат Глебу Пуришкевичу. Но должен разочаровать и вас и себя: чьи они, установить пока не удалось. В картотеке их нет. Что это значит, вы понимаете.
Это означало, что убийца Марины Сорокиной ни разу не задерживался правоохранительными органами.
– Да, найти его будет не так просто.
– Не так. Но по крайней мере теперь можно проверить всех подозреваемых.
– Все Ладожское отделение… Но отпечатки пальцев сотрудников специально не фиксируются. Конечно, когда идет следствие, берут пальчики следственной бригады, но их ведь никуда не отправляют. Разве что где-то в архивах можно что-то найти… Очень трудно все это раскопать…
– Сделаем все возможное, Дмитрий Евгеньевич. Самарин встал, но затем снова сел.
– Кстати, о Сорокиной…
– Как будто все подтверждается…
– Вот, значит, откуда и машина, и квартира. С самим Константином вы не говорили?
Дубинин посуровел:
– Боюсь, что теперь это уже никому не удастся.
Самарин вопросительно взглянул на старого криминалиста.
– Покончил жизнь самоубийством. Выпил бутылку кьянти и вскрыл вены, – проговорил Дубинин скороговоркой. – Оставил предсмертную записку. Вот она, кстати. – Он указал на стол своей соседки по кабинету. – Посмотрите.
Самарин взял в руки лист бумаги, закапанный кровью и свечным парафином.
Неровным, срывающимся почерком было выведено:
Я пью за разоренный дом, За злую жизнь мою, За одиночество вдвоем И за тебя я пью, – За ложь меня предавших губ, За мертвый холод глаз, За то, что мир жесток и груб, За то, что Бог не спас.
– Но это же Ахматова…
– Значит, своих слов не нашлось…
Снова вспомнился Костя Сорокин – такой, каким Дмитрий увидел его в редакции «Домостроя». Так кто же кого обманывал: Костя Марину или она его? Если считать по большому счету?
Выйдя из «Эгиды», Самарин вместо того, чтобы повернуть к троллейбусной остановке, почему-то пошел в сторону «Техноложки». Что-то неотрывно тянуло его обратно на Ладожский вокзал. Неужели Катя Калачева действительно видела Веру?
Девочку, которая якобы сбежала вместе с Митей Шебалиным…
