– Пусть идет, – махнул рукой Попов. – Лучше поскорее закончить…
Он был совершенно вымотан и находился явно не в своей тарелке.
– Муж проходите, – самым железным голосом, на какой был способен, сказал Дмитрий, надеясь, что его холодный тон возымеет действие. Но мать уже ничего не воспринимала. Она ринулась в открытую дверь. Самарин и Попов последовали за ней.
Маргарита Васильевна, оказавшись в помещении морга, дико заозиралась в поисках трупа. Вокруг было пусто. Только во всю стену почти до самого потолка высился огромный холодильник с выдвижными, как у комода, ящиками, перед которым стояла тележка.
Попов протянул руку и выдвинул один из них.
Маргарита Васильевна напряженно следила за его действиями. Она перестала плакать, и ее лицо покрылось яркими красными пятнами.
«Нашатырь-то у Саньки найдется?» – мрачно подумал Самарин, а вслух сказал:
– В вашу задачу входит с уверенностью опознать или не опознать в предъявленном вам теле вашу дочь Сорокину Марину Александровну.
У Маргариты Васильевны задергался подбородок – она делала гигантские усилия, чтобы не разрыдаться.
– Давай ты. – Попов тоже выглядел неважно.
«Удивительно, – думал, глядя на него, Дмитрий, – никогда его таким не видел. Обычно он так не переживает. Значит, и у патологоанатома есть нервы».
С тела сняли простыню, и Маргарита Васильевна Разрыдалась в голос. И это при том, что ребята из морга работали на совесть: все было аккуратно зашито и вместо зияющей раны на шее с левой стороны проходил только тонкий синий шов.
– Мариночка! Девочка моя! – Мать бросилась бы на труп, если бы Самарин с Поповым не удержали ее.
– Маргарита Васильевна, не положено, – тихо сказал ей Дмитрий. – Вот получите тело, тогда… Но, к сожалению, это произойдет, только когда будет закончено следствие…
– Девочка моя! – Мать закрыла лицо руками и затряслась в истерических рыданиях.
Самарин отвернулся и тупо разглядывал ровную белую стену, затем прокашлялся и обратился к Маргарите Васильевне:
– Гражданка Диканская, вы опознаете в предъявленном вам теле вашу дочь?
– Да, – тихо прошептала мать.
– Вы можете указать на те приметы, которые безошибочно указали вам, что это ваша дочь?
– Да мне ли ее не знать! Да все-все, все родное! – Она снова чуть не расплакалась, но, встретившись взглядом со следователем, только утерла глаза платком и тихо сказала:
– Вот родинка на левом запястье. Потом, видите, на губе справа небольшой шрамик. Это она губу разбила на даче… – голос предательски задрожал, – с качелей упала… У нас в Школьной…
– Сань, проводи ее, – сказал Самарин.
– Знаешь, Димка, лучше ты.
У Попова было такое лицо, что Самарин не стал спорить, осторожно взял женщину за плечо и повел к выходу.
– Александр Илларионович, – пригласил он.
– Саша! – бросилась к мужу Маргарита Васильевна.
– Мара, я сейчас, – ответил тот, обнял жену и шагнул в помещение морга.
Диканский старался держаться по-мужски, но его выдавали руки.
– Сомнений нет – это моя дочь Марина Диканская, по мужу Сорокина, – тихо заявил он. – Где я должен расписаться?
В эту секунду в «предбаннике» послышался крик. Кричала женщина. Самарин с Поповым поспешно открыли дверь и увидели, как Маргарита Васильевна наступает на зятя с криком:
– Что ты сделал с моей дочерью, подонок! Что тебе было надо?
Костя медленно отступал. Он был еще бледнее, чем прежде, – Вы прекрасно знаете, что я люблю ее и мне ничего было не надо!
– Знаю я, как ты ее любил! – дико выкрикнула безутешная мать. – Это по твоей милости она погибла! По твоей! Ты погубил ее!
– Мара, дорогая, успокойся! – Александр Илларионович подхватил жену в последний момент – губы у женщины посинели, и она стала медленно опускаться на белый плиточный пол.
Муж не смог удержать ее и опустился перед женой на колени, поддерживая только ее голову.
– Санька, нитроглицерин, нашатырь или что там считаешь нужным – быстро, – сказал Дмитрий.
Попов сунул женщине под нос ватку с нашатырем, а затем, когда веки ее слабо дрогнули, отсчитал несколько капель в мензурку с водой:
– Выпейте вот это.
– Сорокин, идите на опознание, – сказал Самарин стоявшему поодаль Косте. – Пусть она вас не видит.
Костя поспешил шагнуть за дверь, стараясь поскорее скрыться с тещиных глаз, но не ожидал, что в следующий момент испытает такой шок.
Потому что перед ним на каталке лежала Марина. Его жена. Такая родная и знакомая, а теперь такая чужая. Ее неестественно бледное тело было сплошь покрыто зеленовато-синими швами, нос заострился, щеки ввалились. Она, казалось, распространяла вокруг себя арктический холод. Это была смерть. Настоящая. Так близко и непосредственно Костя столкнулся с ней впервые в жизни.
Хотелось закричать: «Марина, Мариночка! Прости меня, дурака! Встань! Я больше никогда-никогда… Клянусь!» Хотелось упасть перед ней на колени и вымолить прощение, только пусть она встанет, а не лежит вот так безжизненно на каталке. «Давай уйдем отсюда, из этого страшного места!»
В голове всплыло:
Согрей меня, Ведь я еще живой, И мне так важно вымолить прощенье Перед тобой Не в том, что виноват, А в том, что жизнь – всего мгновенье. (Стихи Р.Б.Зуева.) Но Марина молчала. И оживить ее теперь не могло ничто. Ни раскаяние, ни верность, ни любовь, ни стихи.
Когда опознание было закончено и все документы оформлены, Самарин сказал:
– Слушай, Санька, ты хоть что-нибудь знаешь об этих маньяках? Что ты вообще о них думаешь как медик? Их признают вменяемыми? Но вот я хотел бы понять – что ими движет?
– Страсть, – развел руками Санька. – Что движет людьми в этой жизни: жажда власти, жажда богатства и жажда любви. И последняя самая сильная. А иногда она проявляется вот таким образом… В Америке один убил семнадцать парней только потому, что чувствовал себя одиноким. Ему казалось, что его все бросают, вот он и пристукивал их. Чтобы не бросили.
– А как его нашли? – спросил Самарин.
– Этого американца-то? – Санька оторвался от тяжелых мыслей. – Как всегда, случайно. Сбежал у него один. – Он помолчал. – Беспечные эти американцы… Наши таких промахов
