наказание смягчить.
Четыре свидетеля независимо друг от друга опознали его… Никаких нарушений в протоколе не было… И все-таки… Неужели нет никакой зацепки, пусть хоть самой незначительной…
Пожалуй, такая зацепка была. Во всем этом деле имелось обстоятельство, которое смущало опытного криминалиста. Почему внезапно сменили следователя? А потому, взвесив все «за» и «против», Дубинин, прежде чем принимать окончательное решение, решил лично переговорить со старшим следователем Самариным.
Прием «злой следователь – добрый следователь» стар как мир. Возможно, его использовали еще неандертальцы, когда хотели выудить у взятого в плен врага, где тот прячет запасы съедобных кореньев. Психологически он необычайно прост.
Тот, кто держится до последнего перед «злым», расслабляется, когда с ним вдруг начинают говорить по-человечески.
– Ну что, Глеб Сергеевич, – такими словами третил Пуришкевича следователь Березин, – как творится, будем признаваться или отпираться? Ну что вы в самом деле… Вы прекрасно знаете, что чистосердечное признание суд всегда учитывает…
– Скажите, – спросил Глеб, – будь вы на моем месте, вы бы признались? Ведь я не убивал…
– Ну вот, опять бы за свое, Глеб Сергеич… – Березин помолчал. – Ведь вы же интеллигентный, умный человек, кандидат наук… Кстати, какая у вас тема диссертации?
– Система образов в романе Никоса Казанзакиса, «Последнее искушение Христа».
Березин присвистнул.
– Вот даже так… Это по нему тот самый скандальный фильм сняли? Я, кстати, его не видел.
– Да ничего в нем такого нет, – пожал плечами Глеб. – Истерия какая-то. И за границей то же самое. В Риме фанатики вообще сожгли самый крупный кинотеатр города только из-за того, что там собирались показывать «Последнее искушение».
– Да, вы образованный человек, – вздохнул Березин, – вам можно только позавидовать. Греческим владеете? А еще какими?
– Английским, французским… Немецким плохо.
– Вот видите, Глеб Сергеевич, вы же умный человек. Прекрасно понимаете, что факты против вас. Свидетели вас опознали – все как один. Приметы ваши сходятся, даже портфель и тот они уверенно опознают как принадлежащий вам. С убитой вы могли быть знакомы. Ну что вам еще?
Глеб молчал. Но не потому, что взвешивал все «за» и «против» чистосердечного признания. В глазах появились черные точки, которые прыгали вокруг, мешая смотреть. Если вчера Глеб видел окружающий мир пусть не четко и расплывчато, то сейчас черные точки, множась, грозили окончательно заслонить его. Глеб очень хорошо понимал, что это значит – он слеп.
– Ну что вы молчите? – повторил следователь. – Давайте вместе подумаем, как вам быть.
«Еще несколько дней, и я ослепну, – думал Глеб, – и тогда уже все равно: убивал – не убивал…»
– Поймите, стоит вам признаться, и вас переведут в тюрьму ФСБ. Условия там почти санаторные, – говорил Березин, – даже телевизоры в камерax…
«Телевизор… Какой прок от него, если можешь только ощупывать его руками». Такое уже было. Несколько лет назад, когда Глеб сдавал экзамены кандидатского минимума. После этого он лежал в больнице и ему делали уколы в троичный нерв.
– Я бы на вашем месте признался, – задушевно говорил следователь, – а ваша нынешняя позиция – это просто неумное упрямство, извините за выражение.
«А может быть, действительно… Тюрьма ФСБ… И бить больше не будут… А потом простая и легкая смерть от пули…»
– Ну давайте, Глеб Сергеевич, вот видите, я уже от вашего имени составил заявление. Вам остается только подписать. Вот ручка. Ну?
«И я навсегда останусь маньяком-убийцей. Навсегда. Что такое смерть по сравнению с вечностью?»
– Я не убивал, – тихо сказал Глеб.
– Я составил список украденного. – В дверях появилась фигура в пальто бутылочного цвета.
– Присаживайтесь, Николай Георгиевич, – пригласил Самарин.
Кол внимательно вглядывался в лицо следователя, стараясь понять, о чем тот сейчас думает. И как всегда, не угадал.
– Приостанавливаем мы ваше дело, гражданин Шакутин, – огорошил его Самарин. – Вернее, дело будет переквалифицировано. Теперь Константинов обвиняется не в краже, а в попытке использовать найденные документы. А это уже совсем другая статья.
– Год условно? – не поверил своим ушам Кол.
– В лучшем случае. А так – штраф в размере минимальной месячной оплаты труда. На сегодняшний день это восемьдесят три тысячи четыреста тридцать рублей. Это, опять же, если суд вообще признает его виновным. Что совершенно неочевидно.
– Но как это может быть?! – вскричал Кол. – Бред какой-то!
– Видите ли, существует презумпция невиновности. По нашим законам, если вина не доказана, человек не может считаться виновным. А доказать вину Константинова невозможно. Тем более в хищении кейса с ювелирными изделиями.
Проводник его с уверенностью опознать не смог. Сам по себе билет вообще ничего не доказывает: там нет ни серии, ни номера паспорта. Фамилия только, и к тому же довольно распространенная. Зато родители Константинова, равно как и друзья, твердо стоят на том, что двадцать первое, двадцать второе и двадцатое третье он провел на даче.
– Алиби?
– Два свидетеля. Алиби, – кивнул Самарин.
– Но бутылка! Отпечатки!
– Вот показания экспертизы. – Самарин вынул из папки несколько скрепленных бумажек, одну из которых Кол узнал – это были его собственные «пальчики». – На бутылке обнаружены три четких отпечатка. Все три не принадлежат ни вам, ни ему.
– Кому же они принадлежат? – недоуменно спросил Кол. – Может быть, проводнику?
– Неустановленным лицам, – холодно ответа следователь.
– Но как это может быть?!
– Не знаю. Но дело обстоит именно так. Теперь картина вам ясна?
Шакутин соображал быстро. Картина вмиг действительно стала ясной. Против Васи Константинова не оставалось ничего. Он не был в Москве, а значит, не мог возвращаться оттуда в одном вагоне с Колом. фамилия на билете ничего не значила, а отпечатков на бутылке не оказалось. Доказательств того, что обокрал его именно Константинов, не было. Напротив, у Василия было алиби. Дело разваливалось, как карточный домик.
– И что же теперь? – спросил Шакутин у следователя.
Тот развел руками:
– То, что я вам сказал: штраф в размере минимальной месячной оплаты труда.
– Какая чушь!
– Я буду держать вас в курсе. – Самарин поднялся, давая понять, что
