– Да, – кивнул Элмар. – А ты что, всех запомнил?
– Разумеется. Элмар, а почему он меня так испугался?
– А что, заметно было?
– Я почувствовал. Он что-то обо мне знает такое, чтобы бояться? Или просто потому, что я убийца?
– Нет, – засмеялся Элмар. – Просто потому, что ты мистралиец. Он вас почему-то боится.
– Почему?
– Не знаю, – сказал Элмар, и Кантор тут же почувствовал, что первый паладин откровенно врет. Уличить его в неподобающем поведении не удалось – подошел распорядитель церемоний и, рассыпаясь в извинениях, попросил Кантора пересесть на одно место дальше. А пока он пересаживался, подошел король и отозвал в сторонку Элмара. Кантор не удержался и снова прислушался. Разговор был предельно кратким.
– Когда начнутся речи, считай выступающих, – сказал король. – Первыми выступают дворяне, пятнадцать человек. Когда пятнадцатый закончит, быстро и незаметно передвинь меч на правую сторону. Все понятно?
– Понятно, – кивнул Элмар.
– Я распорядился, чтобы нам с тобой наливали из вон того графина. Так что, будь добр, не ори на весь зал, что тебе вместо вина компот налили, а сделай вид, что так и надо. И ничего другого не пей. Понятно?
– Понятно, – вздохнул Элмар.
– Когда начнется, проследи, чтобы в зале никто не пострадал, как ты обещал. А также, чтобы исполнителю никто не помешал. Стража мешать не будет, я предупредил Красса, но вдруг гости что-то не так поймут. Ты надел амулет?
– Надел. Шеллар, может, лучше ты сам его наденешь? Не доведите боги, с тобой что случится…
– У меня свой есть. Где Жак?
– Откуда я знаю?
– Иди на место.
Справа от Кантора тяжело скрипнул стул, и он обернулся на звук. Рядом с ним усаживался здоровенный, под стать Элмару, крепыш, распространявший вокруг себя отчетливый запах алкоголя. Судя по его неловким движениям, он был уже изрядно пьян, и, судя по состоянию его костюма и прически, не первый день. Он повернулся, удивленно посмотрел на Кантора, как бы не понимая, откуда он тут взялся, и печально представился:
– Барон Палмер, восемьдесят третий паладин.
– Дон Диего Тенорио, – ответил Кантор, чтобы не показаться невежливым. К счастью, продолжать разговор с пьяным восемьдесят третьим паладином не пришлось. Распорядитель церемоний объявил о начале и попросил всех занять свои места. Все разговоры в зале прервались, гости засуетились, задвигали стульями и стали спешно рассаживаться. Рядом с Палмером разместилось небольшое семейство – пожилой мужчина с двумя девицами, напротив Кантора – две супружеские четы, богато одетые и явно заплаканные, чуть дальше – еще одно семейство… Ай-яй-яй, они что, сдурели – детей сюда притащить? Да еще таких мелких! Вот уж детки насмотрятся…
– Элмар, – донесся слева тихий испуганный шепот – Я что, должен с ним рядом сидеть?
– Садись и не паникуй, – недовольно отозвался Элмар. – Не съест он тебя.
Кантор подождал, пока Жак усядется, чтобы не показывать, что он слышал разговор, и только потом обернулся. Встретившись с ним взглядом, Жак испуганно опустил глаза и уставился в свою тарелку.
– Прошу тишины! – возгласил распорядитель церемоний. Король встал, и в зале наступила тишина. Поняв это так, что начинается традиционная тягомотина с речами и ритуалами, Кантор слегка заскучал и от нечего делать принялся напрягать память, пытаясь вспомнить, где же он видел этого Жака. Однако, вопреки ожиданиям, королевская речь оказалась короткой. Закончив с речью, его величество обратился к гостю, сидевшему слева от него, и предложил выступить. Гость утер слезу, сказал что-то непродолжительное о своей несчастной дочери, и добавил пару нелестных слов о Комиссии. И Кантор тут же снова поймал ненависть. Эх, если бы не закон! Эти несчастные отцы и любовники голыми руками разорвали бы шестерых паскудников за отдельным столом. Да, голыми руками… Почему он вдруг об этом подумал? К чему это?
После тоста в память несчастной девушки все занялись своими тарелками, и разговоры за столом возобновились. Кантор наклонился к Жаку и представился, чтобы как-то начать разговор. Тот испуганно поднял глаза и тоже представился. От него исходил страх. Он действительно боялся, и всерьез боялся. Чего? Что его, мистралийские мальчишки в детстве обижали? Или еще чего?
– Жак, – прямо спросил Кантор. – Почему ты меня боишься?
Жак нервно стиснул вилку, запнулся на пару секунд, и неловко ответил:
– Ты… не обращай внимания. Это у меня… что-то подсознательное. Фобия. Я не знаю, почему… Я вообще боюсь мистралийцев. Знаешь, как некоторые высоты боятся… или замкнутых помещений.
– Просто без причины? Так же не бывает. У фобии всегда есть какие-то корни.
– Не знаю. Может и есть причина, просто я ее не помню. А к мистикам лечиться я не ходил.
Он тоже врал. Он точно знал причину, но не хотел говорить. И не просто не хотел – панически боялся. Спросить его еще о чем-нибудь Кантор не успел. Король снова встал, снова смолкли разговоры и снова очередному гостю было предложено сказать несколько слов… Вспомнив, как король приказывал Элмару считать выступающих, Кантор с ужасом понял, что каждую жертву будут вспоминать поименно. И соответственно, за каждую пить. Потом он посмотрел, как король садится, и подумал, что если его величество вот так пятьдесят раз встанет и сядет, поминки рискуют превратиться в цирк. Уж слишком забавно он это делает.
– Жак, – спросил он, когда очередная речь закончилась. – Где я мог тебя видеть?
– У Азиль, – отозвался Жак, не поднимая глаз.
– Нет, раньше. Ты мне уже тогда показался знакомым. Ты никогда не был в Мистралии?
– Никогда, – ответил Жак, весь вздрогнув при этом. И тут уж даже не надо было быть эмпатом, чтобы понять, что он врет. Итак, в Мистралии он был.
– А в Галланте?
– Был, – сказал Жак, и снова соврал.
– А откуда ты сам?
– Из Поморья.
Опять соврал. Здоровы же вы врать, господин королевский шут…
– А давно в Ортане?
– Больше пяти лет.
Вот это была правда, и Кантор тут же прекратил расспросы. Тем более что король опять встал… и так далее.
“Если Жак здесь больше пяти лет, значит, виделись мы до того. И расспрашивать его дальше не стоит, чтобы не засветиться самому. Хотя меня, конечно, сложно узнать… но мы могли видеться в такой ситуации, что ни на кого другого не подумаешь… Как же они их ненавидят, этих шестерых… Принимаешь эту ненависть, и самому убить хочется. Причем все. Со всех сторон. Скорбь и ненависть. Горе и ярость. Даже от пьяного вдрызг восемьдесят третьего паладина… Надо будет спросить
