Эрагон. Возвращение

— Не слишком удачный подбор слов, — сказал Оромис, — но тем не менее вполне действенный.

Эрагон улыбнулся и прошептал:

— Триста!

Шар изменил направление и помчался прямо к серебряной голове Оромиса. Однако же не приземлился там, где рассчитывал Эрагон, а пролетел мимо эльфа, развернулся и еще быстрее полетел назад, прямо на Эрагона.

Водяной шар оказался странно твердым и тяжелым, как полированный мрамор, когда с глухим стуком врезался в голову Эрагона. Оглушенный этим ударом, он растянулся на земле, изумленно хлопая глазами. Перед глазами у него мелькали яркие вспышки.

— Да-да, — сказал Оромис. — Гораздо лучше использовать слово «летта» или слово «кодтхр». — Он повернулся и удивленно посмотрел на Эрагона. — Что это ты разлегся? Вставай. Мы не можем весь день валяться на траве.

— Да, учитель, — простонал Эрагон, вставая.

Затем Оромис заставил его проделать с водяным шаром несколько различных манипуляций: придать ему форму сложного узла, изменить цвет поглощаемого или отражаемого им света, заморозить до различных степеней твердости. Все это оказалось не таким уж трудным, однако Оромис задавал ему все новые и новые задания, и в итоге исходный интерес Эрагона к магии несколько померк, сменившись нетерпением. Он старательно выполнял все, что велел ему эльф, но не видел в этих бесконечных упражнениях никакого смысла. Ему казалось, что Оромис избегает тех заклинаний, которые могут потребовать от него дополнительных сил.

«Я ведь уже продемонстрировал свои умения и неумения, — думал Эрагон, — зачем же он так упорно заставляет меня повторять столь элементарные вещи?»

— Учитель, — не выдержал он, — я же все это знаю! Разве мы не можем двигаться дальше?

Оромис окаменел; на шее напряглись жилы, плечи застыли, но грудь его тяжело вздымалась.

— Неужели ты никогда не научишься уважительному обращению с другими, Эрагон-водхр? — промолвил он, явно с трудом сдерживаясь. — Ну, хорошо. — И он обронил какие-то четыре слова древнего языка, но произнес их так тихо, что Эрагон не сумел уловить их значения.

И охнул, почувствовав, что обе его ноги точно схватил кто-то очень сильный, сдавил и теперь выворачивает кости из суставов. Он не мог сделать ни шагу, хотя верхняя часть ног и все тело были совершенно свободны. Он словно по колено увяз в густом растворе для кладки кирпичей.

— Освободись сам, — велел ему Оромис.

Это был уже вызов. Эрагону еще не приходилось отводить чужие заклятия, и он задумался. Можно ослабить невидимые путы двумя способами, размышлял он, но лучше, конечно, было бы знать, как именно Оромису удалось его обездвижить: воздействовал ли он непосредственно на его тело или же воспользовался каким-то внешним источником силы. Если последнее, то можно направить эту силу в обратном направлении и обезвредить влияние Оромиса. Или все же лучше использовать одно из более сложных заклинаний, в которых Эрагон пока не был особенно силен, и попытаться заблокировать воздействие Оромиса? Однако подобная тактика скорее всего приведет к прямому соревнованию в силе. А впрочем, должно же это когда-нибудь случиться, решил Эрагон, хоть и не питал ни малейшей надежды на то, что ему удастся справиться с эльфом.

Составив необходимую фразу, он произнес:

— Лосна калфия йет, — что означало: «Освободи мои ноги».

На это потребовалось гораздо больше сил, чем предполагал Эрагон, и, когда эти силы его покинули, он из человека, умеренно уставшего от дневных трудов, мгновенно превратился в существо настолько обессилевшее, словно его переехала ломовая телега. Однако страшная хватка ослабла, и он, почувствовав, что свободен, едва устоял на ногах.

Оромис покачал головой и сказал:

— Глупо, очень глупо. Если бы я приложил еще немного усилий и продолжил действие моего заклятия, это убило бы тебя. Никогда не пользуйся абсолютами.

— Абсолютами?

— Никогда не используй в заклинании тех слов, при которых возможны только два исхода: успех или гибель. Если бы враг поймал твои ноги в такую ловушку и оказался сильнее тебя, тебе пришлось бы израсходовать все свои силы, пытаясь сломить его чары. И ты бы умер, не имея ни малейшей возможности отменить произнесенное тобой заклинание, еще до того, как понял бы, что оно подействовало.

— Как же мне избежать этого? — спросил Эрагон.

— Гораздо безопаснее превратить магическое действие в некий процесс, который можно завершить по собственному желанию. Вместо того чтобы произносить фразу «освободи мои ноги», которая является абсолютом, ты мог сказать «ослабь чары, сковавшие мои ноги». Слов немного больше, зато ты сам мог бы решать, насколько тебе нужно уменьшить воздействие вражеского заклятия и безопасно ли для тебя полностью устранить это воздействие. Сейчас попробуем снова.

Страшная схватка возобновилась, стоило Оромису прошептать заклятие, но Эрагон чувствовал себя настолько усталым, что сомневался, сможет ли оказать эльфу сколько-нибудь действенное сопротивление. Но тем не менее послушно призвал на помощь магию.

Но не успели еще слова древнего языка слететь с его губ, как он испытал странное ощущение — сила, сжимавшая его колени, стала понемногу уменьшаться; казалось, он медленно вытаскивает ноги из холодной липкой трясины. Эрагон быстро глянул на Оромиса и замер, пораженный увиденным: на лице эльфа была написана такая страсть, словно он лихорадочно цепляется за что-то необычайно для него драгоценное, потерять которое невозможно, невыносимо… Эрагон заметил, как дрожит жилка у него на виске.

Наконец невидимые путы окончательно исчезли, и Эрагон заметил, как вздрогнул старый эльф, а потом застыл, разглядывая собственные руки; грудь его тяжело вздымалась. С минуту постояв в такой позе, Оромис резко выпрямился и ушел на самый край утеса. Его одинокая фигура отчетливо вырисовывалась на фоне бледного неба.

Сострадание и печаль охватили Эрагона, примерно те же чувства он испытал, когда впервые увидал искалеченного Глаэдра. Он проклинал себя за то, что вел себя так нетерпеливо и бестактно, с таким пренебрежением относился к немощи старика и даже усомнился в том, можно ли ему доверять. «Позор на мою голову! — думал он. — Ведь если я так страдаю от одной лишь нанесенной мне раны, хотя и довольно серьезной, то как же может страдать он, Всадник, столько раз бывавший в бою?» Он лишь теперь понял, что имел в виду Оромис, когда говорил, что с некоторых пор ему подвластна лишь самая простая магия. Догадывался Эрагон и о глубине его горя — ведь эльфам умение владеть магией дано от рождения.

Он подошел к Оромису, опустился на одно колено и низко поклонился ему, как это делают гномы, коснувшись ободранным лбом земли.

— Я очень прошу тебя, учитель: прости меня! Эльф ничем не показал, что слышит его.

Оба так и стояли, застыв, пока не стало садиться солнце. Птицы запели свои вечерние песни, в воздухе повеяло прохладой, а с севера донеслось шумное хлопанье крыльев — это возвращались Сапфира и Глаэдр.

Только тогда Оромис, не оборачиваясь, тихим, глухим голосом промолвил:

— Завтра мы все начнем сначала — и это упражнение, и некоторые другие. — Потом, уже успев надеть свою привычную маску безмятежной сдержанности, прибавил, чуть повернувшись: — Ты доволен?

— Да, учитель, доволен, — сказал Эрагон.