«Когда разрушена плоть, разрушена и душа», — удовлетворенно сказал Глаэдр.
«Но ведь животное — это не личность», — запротестовал Эрагон.
«Неужели после стольких уроков медитации ты все еще веришь, что кто-то из нас, так называемых мыслящих существ, так уж сильно отличается от древесной крысы? Что мы одарены неким чудесным свойством, которого лишены прочие существа? Что мы способны продолжать жить и после смерти?»
«Нет», — пробормотал Эрагон.
«Я тоже так думаю. А потому, когда дракон или Всадник опасно ранены, они обязаны, укрепив сердце, во что бы то ни стало разорвать существующую между ними тесную связь, дабы тот, кто остался цел, был защищен от ненужных страданий или даже безумия. И в такой момент — поскольку душу нельзя отделить от тела — очень важно воспротивиться искушению взять душу своего партнера в свое тело и укрыть ее там, поскольку это однозначно закончится гибелью обоих. Даже если бы это и было возможно, все равно недопустимо, чтобы в одном теле существовало одновременно несколько душ или несколько сознаний».
«Как это ужасно, — воскликнул Эрагон, — умирать в одиночку, вдали даже от того, кто тебе ближе всех на свете!»
«Каждый умирает в одиночку, Эрагон. Будь ты королем на поле брани или жалким крестьянином, лежащим на смертном ложе в кругу своей семьи, никто не последует за тобой в вечную пустоту. А теперь я хотел бы, чтобы вы поупражнялись в разделении своих сознаний. Начнем с того…»
Эрагон уставился на поднос с заботливо приготовленным ужином: хлеб с ореховым маслом, ягоды, бобы, миска с зеленым салатом, два яйца вкрутую — эльфы уверяли его, что употребляют в пищу только те яйца, которые не были оплодотворены, — и кувшин свежей родниковой воды. Он знал, что все это очень вкусно, что эльфы стараются проявить все свое кулинарное искусство, готовя ему еду, что даже королеве Имиладрис вряд ли подают лучшие кушанья, чем ему.
Но он даже смотреть на поднос не мог.
«Я мяса хочу! — мысленно простонал он и вернулся в спальню. Сапфира удивленно посмотрела на него со своего возвышения. — Я бы согласился даже на птицу или рыбу — да на что угодно, кроме этих осточертевших мне овощей! Я ими не наедаюсь. Я ведь не жвачное животное, чтобы меня кормили одной травой и корнеплодами!»
Сапфира расправила лапы, подошла к люку, заглянула туда и сказала:
«Я тоже давно уже собираюсь слетать на охоту и как следует закусить. Хочешь ко мне присоединиться? Ты сможешь приготовить себе сколько угодно мяса, а эльфы никогда об этом даже не узнают».
«С удовольствием! — встрепенулся Эрагон. — Нам понадобится седло?»
«Нет, лететь тут недалеко».
Эрагон достал соль, душистые травы и прочие специи, осторожно, стараясь лишний раз не тревожить спину, сел верхом на Сапфиру, и она сразу набрала высоту, позволив восходящему воздушному потоку нести ее над городом, а потом скользнула в сторону и полетела вдоль заросшего густой зеленью ручья, протекавшего по лесу и в нескольких милях от Эллесмеры впадавшего в озеро. Там она приземлилась, прижимаясь как можно ближе к земле, чтобы Эрагону было легче спускаться.
«У воды в траве полно кроликов, — сказала она ему. — Посмотри, сможешь ли ты поймать их. А я между тем поохочусь на оленя».
«Как? Неужели ты не захочешь поделиться со мной своей добычей?»
«Нет, не захочу, — ворчливо ответила она. — Но поделюсь, если эти мыши- переростки сумеют от тебя удрать».
Эрагон улыбнулся, глядя ей вслед, и повернулся к густым зарослям осоки и пастернака, в изобилии росшего возле озера; он был твердо намерен раздобыть себе на обед жаркое.
Не прошло и минуты, как Эрагон достал прямо из норы парочку мертвых кроликов. Ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы мысленно выследить зверьков и убить их одним из смертоносных магических заклятий. К сожалению, то, чему он научился у Брома и Оромиса, лишало процесс охоты всякого азарта, и Эрагон даже с некоторой грустью вспоминал то время, когда ему приходилось старательно развивать свою способность разбирать следы. Он даже поморщился. Такой способ охоты лишал это занятие всякого смысла, ведь за пять минут можно было запросто наполнить дичью целый мешок. «Даже когда Бром заставлял меня охотится с помощью камешка, это все-таки требовало каких-то усилий и ловкости, а теперь… это просто убийство».
И тут он вдруг вспомнил предупреждение оружейницы Рюнён: «Если можно получить все, произнеся лишь несколько слов, любая цель теряет свой смысл. Ведь интересен лишь путь к цели, а не она сама».
«Надо было обратить на эту старуху больше внимания», — с сожалением подумал Эрагон.
Уверенным движением он выхватил свой старый охотничий нож, освежевал и выпотрошил тушки, затем, отложив в сторону сердце, легкие, почки и печень, закопал все отбросы, чтобы их запах не привлек падалыциков. Сделав в земле углубление, Эрагон разжег небольшой костерок — с помощью магии, поскольку забыл взять с собой кремень и кресало. Он жег костер до тех пор, пока ямка не наполнилась углями. Затем, срезав кизиловый прут, он ободрал с него кору и подержал прут над углями, чтобы высушить горький сок, надел освежеванные тушки на прут и подвесил их над угольями, пристроив прут на две рогульки, воткнутые в землю, а потроха выложил на плоский камень и поджарил отдельно, точно на сковороде.
Сапфира, вернувшись, нашла его сидящим на корточках возле костра и неотрывно глядящим на готовящееся мясо. Она приземлилась, держа в зубах убитого оленя; второй олень, уже наполовину съеденный, свисал из ее когтистых передних лап. Вытянувшись во всю длину на густой траве, она принялась грызть свою добычу, уничтожая убитое животное целиком, вместе со шкурой. Кости так и трещали на ее острых зубах, точно сухие ветки в пламени костра.
Когда крольчатина была готова, Эрагон немного остудил жаркое, глотая слюни и с наслаждением вдыхая аппетитный аромат, исходивший от покрытых блестящей золотистой корочкой кроличьих тушек.
Он уже открыл было рот, чтобы проглотить первый кусок, но вдруг вспомнил свои путешествия по мыслям птиц, белок и мышей, вспомнил, какими живыми и полными сил они были, как старались выжить даже перед лицом грозной опасности. И если такая жизнь — это все, что у них есть…
Эрагона охватило отвращение к самому себе; он отшвырнул злополучные кроличьи тушки, потрясенный осознанием того, что убить этих кроликов — это все равно что убить людей. Желудок свела судорога, и его чуть не вывернуло наизнанку.
Сапфира, перестав пожирать убитого оленя, озабоченно и с сочувствием посмотрела на него.
Стараясь дышать как можно глубже, Эрагон согнулся и уперся руками в колени. В сторону жареной крольчатины он даже не смотрел: он уже догадывался, почему эта «охота» произвела на него столь сильное впечатление, хотя всю свою жизнь он ел мясо, рыбу, птицу, и ему это нравилось. Но теперь он даже подумать не мог о том, чтобы пообедать этими злосчастными кроликами. Он беспомощно посмотрел на Сапфиру и пояснил:
«Понимаешь, я не могу их есть!»
«Но ведь мир так устроен: кто-то обязательно кого-то ест, — возразила она. — Почему же ты не хочешь подчиниться такому порядку вещей?»
Эрагон задумался. Ему бы и в голову не пришло обвинять тех, кто продолжает питаться мясом. Для многих это вообще единственный способ выжить. Но сам он знал твердо: больше он так поступать не может, разве что если будет умирать от голода. Побывать в шкуре кролика и
