А за гномами торопились взять своё и другие. Дикие горные тролли; огры; мелкие гоблины зашевелились, целыми ордами стараясь прорваться на юг мимо западных имперских рубежей; и все кому не лень занялись охотой за рабами. Раб стал донельзя ценен, раб вдруг стал необходим.
– А что Вольные и Дану? – отрывисто спросил Император.
Но о них старик-привратник ничего не слышал. Вроде б выходило так, что ни от тех, ни от других беды пока не приспело.
– И от волков, говоришь, спасения не стало?
– Не штало, милоштивец, гошударь-анператор, не штало. Штаями по шотне голов бегают, людей дерут, и говорят, што ведёт их колдовшкая шила…
– А сам ты их видел, воин?
– В поле-то нет, повелитель, не видел, а то б не шидел бы тут. А отшель, шереж окошко – как не видать. Жуткие твари, гошударь, ну да про то голова рашшкажет лучче моего. Хорошо ещё, что летать не умеют.
– Ладно, – сквозь зубы процедил Император. – А в столице? В Мельине – что слышно?
Слухами, конечно, земля полнится, но не на сей раз. Старик не рассказал ничего особенного, кроме лишь того, что Тарвус вроде бы продолжает восстанавливать город, тем более, что пленные гномы, от которых отказался Каменный Престол, назвав предателями, трудились с отменным усердием.
Старик, наконец, выговорился. Ещё шамкал с усилием беззубым ртом, преданно глядя на невесть откуда вынырнувшего в ночной тьме властелина. Смотрел, смотрел – и вдруг спохватился:
– Гошподин… надо ш тебя к штаршему швешти. К голове городшкому али кому ышшо…
– Веди к голове, – кивнул Император.
Севадского голову вытащили из тёплой постели. За малостью городка тут не было совета, обходились одним головой. Старый, тучный, краснолицый, голова некогда был лихим конником, ходил ещё под стягами прошлого Императора, отличился раз, другой, дорос до сотника и после двух с половиной десятков лет безупречной службы получил отставку и осел здесь, в родном городке, откуда много-много вёсен назад румяный, богатырского вида парень ушёл следом за имперскими вербовщиками.
Он знал Императора в лицо. Знал также и то, что Большая Императорская Печать передана графу Тарвусу и Клавдию, теперь уже – консулу и командиру Первого легиона.
На прощание Император сунул пригоршню спешно вытребованных у головы монет в трясущиеся жёсткие ладони старика-караульщика.
Некогда дом у головы был, что называется, полная чаша. В те времена, когда Полуденным трактом сплошным потоком двигались караваны, окрестные поля щедро родили, в недальних холмах добывали мел и белый известковый камень, а в самом городке давили масло, варили пиво, пекли хлеб, мяли кожи, шили упряжь, ладили башмаки с сапогами и вообще занимались всеми обычными людскими промыслами.
Так было до той поры, пока не началась война с Радугой. И пока не появился Разлом.
Признаки оскудения видны были повсюду. Прохудилось одно, обветшало другое, обшарпалось третье. Голова перехватил взгляд Императора: на потолке расплывалось здоровенное жёлтое пятно протечки, крышу починили худо, а перекрывать денег не было – и густо покраснел от стыда.
– Прощения просим, мой Император, обеднел люд-то у нас, податей не собрать, всё его светлости Тарвусу отправляем, себе-то, почитай, ничего и не остаётся.
– Вижу, – отрывисто сказал Император. – А что, бежит народ-то?
– Бежит, – вздохнул голова. – А что ему, народишку-то, делать? Промыслить теперь ничего не можно, торговли никакой, карьеры забросили, гости через нас не ездят, легионы – и те ушли. Вот и разбегаются все кто куда горазд. Едва ли четверть осталась от прежнего числа. Ну да я все ревизские сказки вовремя сдаю, мой Император… Желаете отчёт принять?
– Оставь, – махнул рукой Император. – Хочу тебе спасибо сказать, что город всё же держишь. Караульщик у ворот ночью сидел, как положено… Расскажи мне, что в Империи творится. Вкратце, по слухам… мне уже поведали. Но то был старик-дозорный, а мне надо…
– Повиновение Императору, – и голова, донельзя счастливый, что может вести речь не о недоимках и недородах, а о делах, достойных мужа, сиречь о битвах и войнах, заговорил.
Оказалось, что дед-караульщик если в чём и ошибался, так это в незначительных мелочах. Пираты действительно уже не «пошаливали», а дочиста выметали побережье от полуденного острия Пенного Клинка до башни Солей. И мало того, что выметали, – пытались укрепиться, создать свои разбойничьи анклавы, действуя не только силой, но и хитростью – измученным набегами и хаосом поселянам и горожанам они обещали покой, защиту, мир, если только те повернутся спиной к Империи и помогут находникам закрепиться здесь.
– А кое-где и закрепились, как я слышал, – сипел в ухо Императору голова. – Не менее как в семи местах… – и он перечислял названия приморских рыбацких местечек, особенно страдавших от морской вольницы.
– Что на востоке?
Голова потупился.
– Последние вести пришли, перехлестнули они через Вал. Теперь за них бьёмся, но, мой Император, сами помните – степи там ровные, что твоя тарелка, есть где ихней коннице разгуляться…
– Тарвус и Клавдий?
– Оба там, мой Император.
– Отлично, – холодно сказал правитель Мельина. – Дашь мне поутру эскорт до столицы.
– Всё будет исполнено. Хотя… волки, мой Император… угроза, которой нельзя пренебрегать…
– Ну и что? – Император прожёг взглядом враз вспотевшего голову. – У тебя же нет под рукой полной когорты панцирников, что обеспечили бы мне безопасность? Значит, обойдёмся теми, кто есть. Сорвиголовы, надеюсь, у тебя ещё остались?
– Так точно, остались, государь.
– Отлично, – повторил Император. – А теперь самый главный вопрос, голова: что с Радугой? Ты много говорил о том, кто и где бьётся, но о магиках ни слова не сказал.
Голова снова потупился.
– Что ж про них говорить, повелитель… Стихли они. Как твоя милость им задницу-то надрала… ох, простите великодушно старика, не привык изячным слогом изъясняться…
– Ничего, ничего. Говори, как думаешь, – подбодрил собеседника Император. – Так что с ними случилось?
– Стихли, словно как и не было их, – пояснил голова. – Тише воды, ниже травы. Им бы вылезти, особливо после того, как твоя милость… пропали, в общем. Ан нет. Головы не подняли. У нас тут в городе своих магиков-то нет, обходимся… знахари да ведуны, те, что искусство от отца к сыну альбо от бабки к внучке передавали – они да, проявились. Дождик там вызвать или жуков-тлей поморить – это у них получается. И, по правде сказать, нам иного не требуется. Ну, кроме как болести лечить, конечно. Мы люди простые; нам бы день прожить – и слава Спасителю.
Ну, конечно. Как он мог забыть?
– А Церковь? Иерархи чего?
– Опосля битвы под Мельином, когда они все твердили, что вот-вот конец света наступит, – хохотнул голова, – народ над ними смеялся немало. Мол, сели голым гузном на ежа преподобные отцы. Люди рассказывали, кое-где даже храмы позакрывались, многие отцы святые в побег ушли. У нас, правда, не так. И в лучшие-то времена только одна церковь и имелась, а незадолго до беды преставился старый наш отец Никодимус, нового нам прислали. Отец Августин хоть и молод, а к службе рьян, и слово поучения у него всегда найдётся, и слово утешения. Опять же, мелкая магия ему удаётся – как правило, если ребёнок заболеет или женщина от тягости разрешиться не может. Худого про него не скажу. И народ над ним не смеялся. И почтение к вере сохранил. Я так мыслю – по нынешним временам это дорогого стоит.
Император кивнул. Ну что ж, всему нашлось своё объяснение. Он ожидал худшего – большой баронской войны, нашествия из-за моря… а так – справимся. Не можем не справиться. Что через Селинов Вал перебрались – тоже не беда. Войск там немного, а сам вал – сотни лиг. К каждому зубцу по стрелку не приставишь. Так что пусть идут. Мужиков пожгут, пограбят – так оно даже и к лучшему. Если народ поднимется – так, быть может, и никаких легионов не понадобится. Сами находников в клочья
