Шестая минная вернулась на базу. Израненный «Ташкент»; наполовину обратившиеся в металлолом «Автроил» и «Гавриил». Жжаргские плазменные снаряды попятнали все без исключения корабли дивизии. Целехоньким остался только «Стремительный».
Однако, несмотря на это, настроение у Юрия не улучшалось, и он не мог понять отчего. Рискованная операция с Попандопулосом и Зарубой завершилась полным успехом, две шаланды с товаром благополучно достигли перевалочных баз, и банковские счета потяжелели на кругленькую сумму. Решение разделаться с флотской службой и посвятить себя бизнесу избавило от томительной неопределенности. Так почему же так тянет откупорить контрабандную бутылку «смирновской» и напиться вдрызг? Чей пристальный взгляд проникает сквозь толщу броневых переборок и перекрытий? Кто с напряженным вниманием отыскивает его, Юрия?..
Капитан-лейтенант, как ни странно, верил в судьбу и в предвиденье. Верил и в свою интуицию: она редко его подводила. Вот и сейчас – томительное беспокойство наверняка появилось не просто так. Грядут, ох грядут какие-то неприятности, а Юрий терпеть не мог безропотно принимать удары. И потому ему не сиделось на корабле. «Стремительный» отстаивался у причала в ожидании приказов – а командир волком рыскал по базе. Входил в офицерские и матросские бары, подолгу сидел, почти ничего не пил, лишь вглядывался в лица. Что-то зрело, что-то готовилось… что-то персонально касающееся его, Юрия.
…На третий день после возвращения Шестой минной Юрий столкнулся с Ними. Точнее – с Ним. Второй был так, сбоку припека. А вот этот…
Не слишком высокий, коренастый, нос картошкой. Лицо простоватое. Глаза светлые, смотрят прямо. Из упрямцев – сразу видно. В форме лейтенанта, но сидела она на нем, как на корове седло, хотя и была вычищена и выглажена до немыслимой степени. На левой стороне черного кителя – серебряный штурмовик в обрамлении дубовых листьев – знак дивизиона «Валдаев». Ничего особенного как будто бы нет, простецкий парень, по мобилизации попавший в летную школу (эх, а до войны такую вот деревенщину на пушечный выстрел к аристократическому корпусу не подпускали!), такие в имении на поденные работы нанимались десятками…
Так почему же у Юрия все похолодело внутри, когда он столкнулся взглядом с этим парнем? Впрочем, уже далеко не парнем – за тридцатник мужику перевалило. И сила в руках явно мужская. Такие в драке упорны…
Да. Похолодело. Именно похолодело. Потому что незнакомый лейтенант смотрел так, словно ведал все до единой Юрины потаенные мысли: и про лайбы с товаром, и про убитого грека, и про готовящуюся расправу со «Стремительным»…
Директора Саша узнал сразу. Было что-то жуткое в этой по-бычьему мощной шее, в болезненно вздувшихся, точно от силикона, мускулах, в этих глубоких глазах, в которых – он не мог ошибиться – напрочь отсутствовала душа. Облаченный в форму, Директор сидел в дальнем полутемном углу бара, пристальным взглядом обшаривая каждого входящего и выходящего. И Саню он тоже узнал сразу – то есть не узнал, конечно же, они не встречались там, в Петербурге, – но сразу понял, что это – по его особу.
– Миша, это он, – одними губами произнес Саня. Рэмбо коротко кивнул. В глазах его появился уж было забытый ментовский блеск – словно он, лейтенант Михаил Шестаков, собирался вот так запросто подойти к Директору и рявкнуть нечто вроде: «Добегался, шпонт? А ну руки за голову!» – после чего нацепить на взятого наручники и засунуть в отделенный «аквариум», накатав после этого протокол задержания.
– Ну все, дальше я сам. – Михаил небрежно отодвинул Саню плечом и, ехидно улыбаясь, двинулся прямо к Директору.
«Он что, с ума сошел?» – мелькнуло в голове Самойлова – за миг до того, как Директор выстрелил.
Мало кто, кроме душевного друга Валерки Дрягина, знал, что лейтенант Миша Шестаков, большой любитель спиртного и девочек (все мы грешны, что поделаешь!), прежде чем стать лейтенантом, служил в СОБРе, в группах захвата, и брал не одного толстомордого бандита размерами вдвое побольше его самого, Миши. Оттуда, собственно, и пошло его прозвище – Рэмбо. И потому пальцы Юрия еще только нажимали на спусковой крючок лазерного пистолета, а Михаил уже рванулся в сторону, опрокидывая столики, кувырком через плечо уходя от нацеленного в него луча – подобно тому, как не раз уходил таким же образом от рэкетирских пуль в родном Питере.
Кричали люди.
Не помня себя, Саша бросился следом за Михаилом.
Юрий выстрелил еще дважды и оба раза промахнулся. Четвертого выстрела не последовало – словно в американском боевике, Рэмбо ударом ноги вышиб у Директора оружие.
– Спокойно! Всем оставаться на местах! – рявкнул лейтенант Шестаков. И было в его голосе нечто такое, отчего все присутствующие словно бы окаменели. Профессионально заломив Директору руку за спину, Михаил толкнул его к выходу.
Остолбеневший от всего этого Директор не сопротивлялся.
В виски Сани ударила волна тупой боли. Что-то злобно ввинчивалось в кости черепа, стремясь пробиться внутрь, ворваться в мозг, разметав его серыми ошметками. Мир вокруг начал подергиваться уже знакомой пеленой. Но теперь Самойлов уже не боялся. Это значило – они с Рэмбо на правильном пути. И те неведомые, что до поры до времени оставались за сценой, наконец оказались принуждены на нее подняться. И что бы ни говорил Игорь о «несокрушимой мощи», мощь эта оказалась, конечно же, не «несокрушимой». ИМ пришлось вмешаться. ОНИ не могли уничтожить Саню, прихлопнуть его как муху. То есть на самом деле, конечно, могли – но для этого им нужны были жжаргские эсминцы и линкоры, плазма и лазеры, бомбы и снаряды. Сказать «крэкс, пэкс, фэкс» и отправить его, Сашу Самойлова, в небытие у НИХ не получалось. ИМ приходилось играть по правилам. По правилам того мира, в котором оказался он, Саша Самойлов.
Боль вовсю таранила его волю. В серой дымке видна была только напряженная спина Михаила. Больше ничего.
Ну и еще слышался их диалог с Директором:
– Иди, гнида, иди, так твою и растак… Эх, попался бы ты мне, когда я в СОБРе служил… Пятка б ребрышек точно недосчитался…
– За… за что?.. П-предъяви… ордер… – это хрипел полупридушенный Директор.
– Ордер? Какой тебе еще ордер, перетрах твою через шестьсот шестьдесят шесть коромысел? Иди, сопля, и радуйся, что пока еще сам дышишь. Скоро ты и этого без реанимации делать не сможешь!
Тихое место. Нам нужно тихое место, напряженно думал Саша. Он не знал, куда Рэмбо так уверенно тащит пленника. Более того, толком-то он, Саша, и не знал, что надлежит делать дальше. Сказано – закрыть щель! А как это сделать? Перерезать Директору глотку?
Боль ломала виски. Но это были уже последние, безнадежные усилия. Неразборчиво бормотали что-то далекие голоса, что – он не слушал. Не важно. Сейчас важно только одно – Юрка-Директор и то, что он скажет. Или не скажет.
– Сто-ой! Пришли, Санек.
Они стояли в пустой механической мастерской. Тяжелая бронированная дверь за их спинами была заперта на два блокирующих замка. Вокруг теснились станки. Деловитые роботы что-то сверлили, паяли, точили и фрезеровали. Михаил несколькими небрежными движениями прикрутил руки и ноги Юрия толстой проволокой к станине здоровенного станка.
– А теперь поговорим по-иному, без понятых и протокола. – Рэмбо поискал вокруг себя глазами, нашел газовый резак, включил. Синеватый язычок пламени заплясал перед носом Юрия.
– Э… вы кто такие? Контрразведка?..
– Тебе это знание уже не поможет. Ну, давай, рассказывай. А мы, так и быть, послушаем. Не думай: никто тебя искать не станет. Видел ту серую дрянь вокруг нас, когда шли? Так вот, это – новейший экран локальной невидимости. Никто не знает, что ты здесь! Никто не бросится тебя спасать. Не рассчитывай. Спасти тебя могу только я.
– А… чего ты хочешь? – прохрипел Юрий. Он говорил, обращаясь к Мише, но глаза Директора, отчаянные и затравленные, смотрели на Сашу, и только на него.
– Все про тебя знать хочу, – безмятежно сообщил Рэмбо, подтаскивая жесткий металлический стул и удобно размещая на нем свой узкий зад. – Как дошел до жизни такой… у нас в Питере.
