– Это почему же?
Машка промолчала и я начал дремать. Все-таки вдвоем теплее. В натуре. Только не выспишься вдвоем. Один шевельнулся – второй тоже глаза открыл. Какой уж тут сон! Дрыхнуть одному нужно, а вдвоем…
– Не спи! – девка дернула лопатками. Острыми. Даже сквозь куртки чувствуются. – Скоро Санут придет.
– Да? – спрашиваю, а сам зеваю во весь рот. – И кто он такой, твой Санут?
На всякий случай оглядываюсь, пока Машка молчит. В натуре, может подбирается кто? Но все спокойно, вроде. Та же мокрая темень, тот же нудный, осенний дождь, под который мне всегда хорошо спится. Спалось. Дома, в теплой постели. А здесь… Впереди и слева огоньки светятся. Два зеленых и два желтых. Это волчары не спят. Соседи наши. Жрать, небось, хотят.
Надо было сразу раскинуть все по понятиям. Чтоб знали, кто в доме хозяин. В смысле, на столбе. Теперь вот присматривай за ними, а то схарчат еще.
Желтые огни мигнули и исчезли. Остались зеленые. Эти глаза напротив… Вот ведь где вспомнилось! Двадцать лет не вспоминал и на тебе! Из песни это. Я тогда совсем мальком был, когда ее пели. Типа, ретро. Для тех, с кого песок уже сыпется. Здесь таких песен не поют, ясен пень. Может, и радио не знают. Как в странах третьего мира. Где жрут все, чего не может тебя сожрать. Без базара! Сам видел. И не хочу чтоб меня харчили. Это может, буддисту какому все по барабану: для него душа главное, а тело – темница. А мне мое тело еще понадобится. В ближайшие сорок лет – это уж точно. Слышал, и после семидесяти мужики очень даже могут… но в это я поверю, когда доживу. Если доживу! А то зеленоглазый пялится на меня, как голодный на полную миску.
– Слышь, братело, ты даже не думай на меня, как на жратву. Не надо. Я ведь тоже жрать хочу. Могу и тебя за харч посчитать. Или твоих щенят.
Тихо ему так сказал, спокойно. Как Ада Абрамовна с нами говорила. Лучшая училка во всем городе. И в моей жизни. В натуре! Если бы ни она, не дожил бы до половозрелого возраста. Как счас помню, подзывает к своему столу, смотрит сверху вниз, – а я в десять лет совсем заморышем был, вполовину меньше Машки, – и говорит:
– Лешенька, если ты не бросишь курить, то умрешь. Годик, может, еще поживешь, и все. Твои друзья будут кушать мороженое, а тебя будут кушать черви.
И все это шепотом и с улыбкой. А бас у Ады ну прям Шаляпинский. Я потом ни у кого такого голоса не слышал. И остальное все под стать голосу. Всем бабам баба была. В автобусе головой потолок подпирала, в лифте на четверых – сама ездила. Бедра у нее такие, что им на двух сиденьях тесно, а грудь из-за спины углядеть можно было. Душевная баба, монументальная, теперь таких не делают. И говорила так, словно гвозди заколачивала; на всю оставшуюся запомнишь.
Вот подумал о ней, и уже мороз по шкуре. А тогда я прям к полу примерз, как услышал:…а тебя будут кушать черви. В классе так тихо стало, что в ушах зазвенело. У Ады всегда на уроке тихо, а тут прям гробовая тишина – дышать забыли. Я потом по ночам просыпался от своего крика, но курить бросил, как отрезало. И не только я. Леву с Савой тоже проняло.
Зеленоглазый моргнул, отвернулся – доброе слово и зверь понимает, в натуре. Тут и Машка зашевелилась. Типа, повернуться хотела, а потом передумала.
– Ты с кем это говоришь?
– С волком.
– С кем?!
– С зеленоглазым, ясен пень! – Может, и по-другому эту зверюгу зовут, но цвета она должна различать. Машка, в смысле, не зеленоглазый. Если не дальтоник. – Договорились не жрать друг друга.
– Договорились?!
– Без базара! Я же нормальный пацан, если не доставать меня. Да и не так уж я люблю собачатину…
Машка поерзала, укрылась с головой плащом. Я тоже. Холодно снаружи, сырость пробирает до костей, а под плащом тепло и Машкой пахнет. В смысле, ее волосами. Я ткнулся в них носом и дремать начал. Сказали б, что с бабой в одной постели спать стану, – без базара, только спать! – не поверил бы.
Машка зашевелилась, и я открыл глаза. Стало темно. С закрытыми глазами я картинки какие-то видел, а так полный мрак.
– Ты истинно не знаешь, что такое Санут?
Я зеваю. И для этого она меня из сна вытащила?! Чтоб вопросы спрашивать? Не спится, лежи молча, и не мешай другому! Еще раз зеваю и только потом отвечаю:
– Знаю! Только притворяюсь! В натуре! – Это я уже ору на нее. Зачем-то.
Машка дернулась, потом затихла. Не выпустил я ее из-под плаща. А мне вот спать перехотелось. Как отрезало. Можно и разговор какой завести. Так девка сжалась вся и сопит. Обиделась, типа. Вот так всегда: сначала рявкну, а потом думать начинаю.
– Слышь, Машка, а когда твой Санут придет?
Вздохнула, но все-таки ответила:
– Уже пришел.
Выглядываю из-под плаща – темно, даже волчара не смотрит в нашу сторону.
– Ничего не вижу. В натуре.
– В такую ночь его не видно.
– Это в какую же?
– В такую, как над нами.
– В дождь, что ли?
Молчит.
– Так может, его и нет сегодня?
– Есть. Я чувствую его.
Ага, еще одна чувствующая! Знал я когда-то такую. Тоже Машкой звали. Так она за два квартала чувствовала, кто ее хочет. Вот так и со мной познакомилась, а потом к Толяну ушла. Через неделю.
– Ну ладно, Машка, спать сейчас нельзя. А чего можно?
Она стала вырываться и шипеть. Блин, прям, как девочка! Я прижал ее сильнее.
– Хватит дергаться! Ты говори, не дергайся.
– Ничего нельзя!
– Совсем?
– Совсем!
– И спать нельзя?
– Нельзя!
– Не проснешься, что ли, если заснешь?…
– Может, проснешься, может, нет.
Хороший ответ, понятный. Типа, для самого умного.
– А когда проснешься, в порядке будешь или как?
– Может, в порядке, может, нет.
Ну, блин, ответы!
– А нет – это как?
– По-разному бывает.
И замолчала. В загадки вздумала поиграть? Ну-ну. Счас поиграем!
